засунув пальцы в рот, девчушки мычали себе под нос за работой.
Мы начали собираться, чтоб вернуться к автобусу и ехать дальше в Мехико, но сперва я купил четверть фунта марихуаны, но как только сделка в хижине свершилась, с грустными глазами вошел строй мексиканских солдат и несколько затрапезных полицейских. – Я сказал Энрике: «Эй, нас что, арестуют?» Он ответил, нет, им самим просто нужно марихуаны для себя, бесплатно, и они отпустят нас с миром. – Поэтому Энрике отсыпал им примерно половину того, что у нас было, и они расселись на корточках вокруг хижины и свернули себе косяков прямо на земле. – Мне было так скверно с опийного бодуна, что я лежал там, на всех пялясь и чувствуя, будто меня сейчас насадят на вертел, отрежут мне руки, подвесят вверх тормашками на кресте и сожгут на колу на этом возвышенном каменном отхожем месте. – Мальчишки принесли мне супу с острым перцем, и все улыбались, пока я его хлебал, лежа на боку, – он жег мне глотку, я от него ахал, кашлял и чихал, и мне тут же получшело.
Мы встали, и Герардо снова взвалил мой вещмешок себе на спину, Энрике спрятал марихуану в деревянное радио, мы торжественно пожали руки нашему хозяину и знахарю, серьезно и торжественно пожали руки каждому из десятка полицейских и легавых солдат и снова отчалили гуськом под жарким солнцем к автобусной станции в городе. – «Теперь», сказал Энрике, похлопывая самодельное радио, «видишь, mir[4], у нас все есть улететь».
Солнце жарило, и мы потели – подошли к крупной красивой церкви в старом стиле испанских миссий, и Энрике сказал: «Теперь зайдем внутрь» – меня поразило воспоминанием, что мы тут все католики. – Мы зашли, и Герардо встал на колени первым, потом мы с Энрике опустились среди рядов и перекрестились, и он прошептал мне на ухо, «Видишь? в царкви прокладно. Корошо с солнца уйти на minuto».
В Масатлане в сумерках мы ненадолго остановились выкупаться в исподнем в этом великолепном прибое, и вот там-то, на пляже, с большим кропалем, дымящимся в руке, Энрике повернулся и показал в глубину суши на зеленые поля Мексики и сказал, «Видишь три девушки посреди поля вдалеке?» и я смотрел и смотрел, и лишь едва-едва видел три точки посреди дальнего пастбища. «Три muchachas», сказал Энрике. «Это значит: Mehico!»
Он хотел, чтоб я поехал с ним в Вера-Крус. «Я по профессии сапожник. Ты будешь дома сидеть с детчонками, пока работаю, mir? Будешь писать свои interessa книжки, и нам будет много детчонок».
После Мехико я его больше не видел, потому что у меня не было никаких совершенно денег, и мне пришлось жить на тахте у Уильяма Сьюэрда Барроуза. А Барроузу никакого Энрике рядом не хотелось: «Не стоит тебе тусоваться с этими мексиканцами, все они банда жулья».
Я по-прежнему храню кроличью лапку, которую мне подарил Энрике, когда уезжал.
Несколько недель спустя я отправляюсь смотреть свой первый в жизни бой быков, который, должен признать, есть novillera, бой новичков, а не всамделишный, который показывают зимой,