Мир вдруг представляется мне переплетением множества параллельных реальностей.
Люди, которых я не знаю, проходят мимо меня, выражают соболезнования. Бренда их выслушивает, а я… У меня не получается. Что мне все эти проникнутые сочувствием взгляды, эти знаки внимания и без конца повторяемые слова, которыми все мы пользуемся в подобных случаях? Если сегодня кто-то и вызывает во мне сочувствие, так это Эвансы. Может, потому, что они сожалеют о том же, что и я? И их с Алексом история также осталась незаконченной?
– Ты не хочешь произнести пару слов перед собравшимися? – спрашивает Жан, опускаясь на корточки возле моего стула. – Было бы хорошо, если бы ты… ну, сказала им, что в некотором роде Алекс еще с нами.
– Нет.
Мой ответ категоричен, и это его огорчает. Не считая Карла, я, пожалуй, единственная, кто не произнес прощального слова. К чему выставлять нашу боль напоказ перед всеми этими людьми? Эти воспоминания принадлежат мне, и я не хочу ими делиться. Жан настаивает, пытается взять меня за руки: «Ты обязательно должна что-то сказать!» Я его отталкиваю, упрямо мотаю головой. Я не могу. Не хочу. Почему мне нельзя просто закрыть глаза и проснуться где-нибудь в другом месте? Подальше от скорби и смерти и от этого маскарада, от которого никакой пользы и который не сможет вернуть мне Алекса!
Мой взгляд устремляется вдаль, и я вдруг ловлю себя на том, что молюсь, чтобы этот вечер закончился как можно скорее. Мне хочется ускользнуть, вернуться домой и сказать себе, что все наконец завершилось. А потом я от души поплачу и подумаю о том, как буду отстраивать то, что осталось от моей жизни.
Жан стоит слева от меня, и это раздражает. Он говорит со всеми об Алексе, собирает изъявления чужой боли. У меня сдают нервы. Я встаю и ищу глазами место, где можно было бы спрятаться. У меня нет ни малейшего желания выслушивать снова и снова о том, что «все наладится». Это неправда. Все идет кувырком с тех пор, как Алекса не стало, но разве кого-нибудь в зале это беспокоит? Они только и знают, что повторяют все эти глупости…
Я смотрю по сторонам; передо мной появляется Карл и протягивает руку.
– Пройдемся?
Предложение меня удивляет, но мои сомнения улетучиваются в одну секунду; я цепляюсь за его руку и позволяю увести себя из этой обители печалей. По дороге к выходу некоторые пытаются с нами заговорить, но Карл не останавливается – идет прямо, увлекая меня за собой. В вестибюле он берет наши пальто, и мы наконец выходим наружу.
Я с удовольствием подставляю лицо холоду, шумно набираю полную грудь воздуха. Боже, как хорошо! Я задыхалась в этом зале, пропахшем горем и смертью. Еще три вдоха – и Карл, не выпуская моей руки, идет дальше.
Если бы я не испытывала такого облегчения, удаляясь от похоронного бюро, я бы спросила, куда мы направляемся, но я иду молча, потому что, по правде говоря, мне это совершенно безразлично. Если бы я могла, я бы не стала возвращаться, пусть это и означало бы, что я больше никогда не увижу Алекса, так рано