к мужчине. – Я не знаю, что мне нужно сказать вам, капитан Каррел. Не знаю, как мне назвать вас. Я думаю, что вы… вы поступили подло… а она ужасно рассекла себе лоб, ударившись об стол.
– Это не больно. Это ничего, – едва слышно проговорила миссис Боулт. Это пустяки. Скажите ему то, что говорили мне. Скажите, что не любите его. О Тед, неужели ты ей не поверишь?
– Миссис Боулт дала мне понять, что вы… что вы когда-то любили ее, продолжала миссис Вансейтен.
– Ну! – грубо проговорил Каррел. – Мне кажется, что миссис Боулт не худо бы прежде всего любить своего собственного мужа.
– Замолчите! – сказала миссис Вансейтен. – Выслушайте меня сначала. Я не люблю… я не хочу знать ничего о вас и миссис Боулт; но я хочу, чтобы вы знали, что я ненавижу вас, считаю вас подлецом и что я никогда, никогда больше не скажу вам ни слова. Я просто не решаюсь высказать все, что думаю о вас… Эх вы!
– Я хочу поговорить с Тедом, – простонала миссис Боулт, но шарабан тронулся, а Каррел остался на дороге, пристыженный и кипящий гневом на миссис Боулт.
Он ждал до тех пор, пока миссис Вансейтен, возвращаясь домой, не поравнялась с ним, а та, освободившись от присутствия миссис Боулт, еще раз откровенно высказала ему свое мнение о нем и о его поступках.
По вечерам вся Кашима имела обыкновение сходиться на платформе у Наркарской дороги, чтобы пить чай и обсуждать события дня. На сей раз майор Вансейтен и его жена оказались на платформе одни, – что случилось едва ли не в первый раз на их памяти, – и бодрый майор, наперекор весьма разумным доводам своей жены, предполагавшей, что все остальное население поста, вероятно, расхворалось, настоял на том, чтобы вернуться и вытащить из обоих коттеджей их обитателей.
– Сумерничаете! – с величайшим негодованием обратился он к Боултам. Так не годится! Черт подери, все мы тут – одна семья! Придется вам выйти на свет божий, и Каррелу тоже. Я заставлю его принести банджо.
Так велика власть честного простодушия и хорошего пищеварения над нечистой совестью, что Кашима собралась на платформе в полном составе, включая банджо, и майор озарил всю компанию своей широкой улыбкой. Он улыбался, а миссис Вансейтен на мгновение подняла глаза и окинула взглядом всю Кашиму. Взгляд ее говорил ясно. Майор Вансейтен никогда ни о чем не узнает. Он будет отщепенцем в этом счастливом семействе, запертом в клетке Досехрийских гор.
– Вы отвратительно фальшивите, Каррел, – сказал майор. – Дайте-ка мне банджо.
И он пел, терзая слушателей, покуда не показались звезды и Кашима не отправилась обедать.
Так началась в Кашиме новая жизнь, жизнь, которую создала миссис Боулт, когда однажды в сумерках язык ее развязался.
Миссис Вансейтен ничего не сказала майору, и так как он настаивал на поддержании тягостных добрососедских отношений, ей пришлось нарушить свой обет не говорить с Каррелом. Эти беседы, во время которых она поневоле должна выражать притворный интерес к собеседнику и не преступать границ вежливости, отлично раздувают пламя ревности и тупой ненависти в груди Боулта