утро.
– Здравствуйте, мистер Чак! – Гектор уселся в конце барной стойки.
Он помолился над омлетом, который принес из кухни, и отправил в рот сразу четверть порции. За его спиной виднелась лестница на мой чердак.
– На что загляделась, Фэйлин? – спросила Федра.
– Кто угодно может подняться из зала по этим ступенькам, и раньше это меня напрягало.
– Но потом ты увидела, что я не церемонюсь с чересчур любопытными посетителями.
– Даже если это дети, – усмехнулся Чак. – Помнишь, как ты довела до слез мальчишку Моррисов?
– Он уже почти взрослый парень. Ты когда-нибудь перестанешь припоминать мне тот случай?
– Никогда. Мне нравится, какое у тебя становится лицо, когда я об этом заговариваю.
Через раздаточное окошко Чак окинул взглядом ряд стульев вдоль длинной барной стойки. Она отделяла от основной части зала кассу и уголок для приготовления напитков. Для нас с Кёрби это узкое пространство было как дом. Здесь мы могли несколько секунд передохнуть, прежде чем снова идти в бой. Сейчас я сидела на стуле и с удовольствием поедала пористые блинчики, обильно политые сиропом.
– Фэйлин, так ты не ответила на мой вопрос, – напомнил Чак.
Мне хотелось спокойно дожевать кусок, но, чтобы не показаться невежливой, я проглотила его и ответила:
– Я вообще не знаю, приедет ли он. Больше он не давал о себе знать.
– Готова поспорить, что приедет, – Федра задвинула ящик кассового аппарата и скрестила руки. – Ну а если будет вести себя не как джентльмен…
– Знаю, знаю, – сказала я. – Двину ему в кадык.
– Молодец! – Федра изобразила удар кулаком. – Они этого терпеть не могут.
– Точно, – усмехнулся Чак из кухни, – не можем.
Я хохотнула: хозяин «Пилы» скорее руку бы себе отпилил, чем сотворил бы с женщиной что-нибудь такое, отчего она захотела бы стукнуть его в кадык.
Чак отошел от окошка и открыл двустворчатую дверь. Он вытер руки о чистый фартук, оставив на ткани рыжевато-коричневые следы. Я посмотрела на его лицо и, не переставая жевать, сказала:
– Ой! Ты ведь не собрался читать мне лекцию? Пожалуйста, не надо.
– Кто этот парень? Ты согласилась поужинать с ним, чтобы позлить родителей, и меня это беспокоит. А еще сильнее меня беспокоит то, что может быть у него на уме.
Федра лучезарно улыбнулась мужу, как будто их любовь, длившаяся сорок шесть лет, стала вдвое сильнее.
Доев блин, я промокнула рот салфеткой, скомкала ее и уронила на колени. В голове эхом зазвучал спокойный, но твердый голос Блер: «Фэйлин, не та вилка! Фэйлин, суп так не зачерпывают! Стой прямо, Фэйлин! Если не научишься прилично себя вести, на тебя не посмотрит ни один сто́ящий молодой человек. За столом, Фэйлин, мы не обсуждаем вульгарных вещей, и твое мнение никого не интересует». Родители так настойчиво прививали мне правила хорошего тона, что, даже уйдя из дома, я продолжала намеренно их нарушать назло Блер. Она меня не видела, но бунт все равно доставлял мне удовольствие.