приказала:
– В Лес!
И они поехали.
Она потребовала, чтобы он называл ей по именам всех известных, в особенности же – доступных женщин, со всеми интимными деталями их жизни, привычек, обстановки и пороков.
Вечерело.
– Что вы обычно делаете в это время? – спросила она.
Он ответил смеясь:
– Пью абсент.
И она с полной серьезностью сказала:
– В таком случае поедемте пить абсент.
Они вошли в одно из известных кафе на Больших бульварах, где он часто бывал и где встретил нескольких собратьев по перу. Он всех их представил ей. Она была без ума от радости. И в ее голове беспрестанно раздавалось: «Наконец-то, наконец!»
Время бежало: она спросила:
– В этом часу вы, вероятно, обедаете?
Он отвечал:
– Да, сударыня.
– В таком случае пойдемте обедать, сударь.
Выходя из ресторана Биньон, она сказала:
– Что вы делаете по вечерам?
Он пристально взглянул на нее.
– Смотря по обстоятельствам; иногда я отправляюсь в театр.
– Отлично, сударь, поедемте в театр.
Они пошли в Водевиль, где благодаря ему им предложили бесплатные места, и – о верх славы! – весь зал видел ее рядом с ним, в креслах балкона.
Когда представление кончилось, он галантно поцеловал ей руку:
– Мне остается поблагодарить вас, сударыня, за восхитительный день…
Она прервала его:
– А что вы обычно делаете ночью?
– Но… но… я возвращаюсь домой.
Она нервно засмеялась.
– Ну что ж, сударь, поедемте к вам домой.
И больше они не разговаривали. Порою она дрожала с головы до ног, желая и бежать и остаться, но все же твердо решив в глубине души идти до конца.
На лестнице она цеплялась за перила, так сильно возрастало ее волнение, а он шел вперед, отдуваясь, с восковой спичкой в руке.
Очутившись в комнате, она быстро разделась, скользнула в постель, не говоря ни слова, и ждала, прижавшись к стене.
Но она была неопытна, как только возможно для законной жены провинциального нотариуса, а он был требовательнее трехбунчужного паши. Они не поняли друг друга, совершенно не поняли.
И он уснул. Ночь проходила, и тишину ее нарушало лишь тикание стенных часов; неподвижно лежа, она думала о своих супружеских ночах и с отчаянием смотрела на этого, спавшего рядом с нею на спине, под желтым светом китайского фонарика, маленького, шарообразного человечка, чей круглый живот выпячивался из-под простыни, словно надутый газом баллон. Он храпел, как органная труба, с протяжным фырканьем и смешным клокотанием в горле. Два десятка волос, утомленные за день своим приглаженным положением на голом черепе, который они должны были прикрывать, воспользовались теперь его сном и топорщились во все стороны. Струйка слюны стекала из угла его полуоткрытого рта.
Наконец сквозь опущенные занавески чуть проглянул рассвет. Она встала, бесшумно оделась и уже приоткрыла дверь, но скрипнула задвижкой, и он проснулся,