мальчик, а мальчишке нужна твёрдая мужская рука, учащая держать удар судьбы и жизни. Если не отец, то старший брат. Так думала она, привыкшая уводить отцов от детей, дедов от внуков или даже лишать близнецов возможности видеть самих себя не только в зеркале. Детство для Смерти – закрытый ящик, к которому или рано ещё подходить или уже можно вешать ту самую табличку: «Продаются ботиночки. Детские. Неношеные».
Детство – потерянная Античность, эховый, аховый лес. Только те места, где Смерть находила оставленных взрослыми детей, с ужасом в глазах оглядывая их и окружение – как только попали сюда? Нет бы – сидели на даче, там, где антоновка и кусты крыжовника, или в палатке мамы и папы археологов, перебирая древние черепки кувшинов и монеты, а не летали с кривого утёса на жёлтые клыки-скалы в бухте Херсонеса на Чёрном море. Не стоил крик «Дельфины!», «Где?», «Вон там» такой встречи.
– Будет тебе отец или старший брат, мой котёнок, – отвечает леди и выходит, нет, не в окно, но через распахнутую дверь, за которой над полоской берега встаёт семиметровый вал солёной воды. А переполненные укрывшимися от дождя людьми кафешки в нескольких десятках метров от морской линии, слишком слабо защищены от обезумевшей стихии песчаными стенами и башенками в высоту детской ладошки.
Мартину снится сон. Это естественно – что ещё делать сну, как не сниться? Вот только сон, кажется, прочёл вот эту самую строчку и теперь бунтует за своё право самому выбирать, что ещё он может делать. Сон взбивает подушку под головой Мартина, сон сдергивает плед с маленького тела котёнка, сон громко шепчет на всю квартиру-мир, так, что не слышат только пауки Фёдор и Иван в дальнем углу у двери: Давай играть?
Мартин открывает один глаз, предварительно чуть поведя левым остроконечным ухом. Нет, сон не пропал. Вот он, сидит рядом, аккуратно складывая сдёрнутый с Мартина плед. Сон или не сон? Вроде как господин Ветер – строгий генеральский мундир, конечно странного для военного розоватого оттенка, поблёскивает нашивками, пуговицами и знаками отличия на погонах. Лицо, ранее видимое только во сне, да и то мельком, теперь в этом сне спокойно застыло на одном месте. Ровно на голове господина ветра. Кожа белая, лицо безбородое, подумать можно, что юное – да вот глаза… матушка-Тьма говорила: «Есть такие глаза – посмотришь в них и уже не забудешь. И через жизнь будешь искать именно эти глаза в толпе или у одиноких прохожих на пустой улице. У тебя такие глаза были, Мартин, сын». Вот и у Ветра (так надоело даже про себя называть его господином) были именно такие глаза. Вернее, глаз. Смотрит и вроде как улыбается. А затем сам ветер улыбнулся уже тонкой полоской розоватых губ, гармонирующих с отсветом мундира. И ветер стал совсем юным – буквально мальчишка-новобранец, только-только покинувший школу. А может, младше ещё, на год или два.
Да только что-то отвлекло сон-ветер на долю секунды, повернул он лицо, обратился к неведомому собеседнику за пределами мира-квартиры. И да, снова стал господином ветром – возраста непонятного, но для Мартина таким мог быть отец.
– Хорошо.