позвонить в полицию. Но, каждый раз его что-то останавливало. Он надеялся, что его предположение неверно. И что Татьяна вернется. Он боялся попасть впросак, и он боялся опозориться. Так он и маялся, пока не позвонила Алена. Она спросила:
– Мама дома?
– Нет ее! – несколько резко ответил Семен Игнатьевич.
– Так и не появлялась?
– Нет.
– Я что-то не пойму, Семен Игнатьевич, мама ушла от вас? Да?
– Откуда я знаю! – отчим еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик.
– Что вы на меня кричите! – возмутилась Алена.
Семен Игнатьевич сбавил тон.
– Извините. Но и вы поймите меня – меня ограбили. Ограбили тысяч на двадцать, баксов! Это низко! Это подло!
– Кто ограбил?
– Кто? Ваша мама! Как она могла! Я по крупицам собирал эти деньги, сколько труда, сколько пота…
Алена перебила его.
– Постойте – постойте! Как – мама?! Вы что, подозреваете ее?
– А кого же еще подозревать? Привела какую-то бомжиху, напилась до бесчувствия… бомжиха та «вычистила» квартиру и исчезла. А на другой день исчезла и сама Татьяна. На кого мне теперь думать?
Алена секунду молчала, затем произнесла с нажимом:
– Это вы напрасно – мама на такое не способна. Во всяком случае, была неспособной до вас, до того, как сошлась с вами. А что до вашего «пота», то знаете, что я думаю? Ведь вы сами знаете, что лжете! Какой труд? Какие крупицы? Вы нажились, грабя простых людей. Таких, как папа, как эта женщина, которую вы презрительно обзываете бомжихой. Все правильно, все справедливо: вы грабили – теперь вас ограбили.
Семен Игнатьевич бросил трубку, не дослушав. Он был в бешенстве.
6
Заманжол все более вдохновлялся успехами Алтынай. Она находилась на их с Аминой попечении всего три месяца, а уже говорила понемногу, и под руководством своей старшей – младшей сестры училась писать и читать. Заманжол не позволял Алтынай подолгу лежать, утром поднимал ее, нес в туалет, затем она умывалась самостоятельно и даже чистила зубы. Она уже умела сидеть, он часто ставил ее на ноги, настойчиво учил стоять, но пока ничего не получалось. Он вспомнил о своем музыкальном даре, и, достав из антресолей свою старую гитару, пел Алтынай песни своей юности. Та слушала внимательно и очень живо реагировала – раскачивалась в такт, прихлопывала ладонями, даже пыталась подпевать, смешно гукая. Было видно, что пение доставляет ей несказанное удовольствие.
Балжан и раньше не приветствовала песни и игру на инструментах – у нее напрочь отсутствовал слух. А теперь аккорды и переборы просто выводили ее из себя.
– Прекрати бренчать свои серенады! – кричала она от телевизора.
– Алтынай нужно развивать музыкальный слух, – возражал Заманжол.
– Но ты мешаешь слушать телевизор!
И Заманжол, вздохнув, откладывал инструмент. Алтынай смотрела на него просительно,