последнем слове Джо сказал: «Развейте мой прах где угодно, только не в Юте».
И где-то вскоре после этого была написана песня «Джо Хилл». Что касается песен протеста, я слышал их порядком. «Буржуазный блюз»[34] Ледбелли, «Иисус Христос» и «Бойня в Ладлоу»[35] Вуди Гатри, «Странный плод»[36], которую пела Билли Холидей, некоторые другие – и все они были лучше этой. Песни протеста трудно писать, чтобы они не выходили проповедническими и одномерными. Нужно показывать людям такую их сторону, про существование которой они даже не подозревают. «Джо Хилл» к этому даже близко не подходит, но если кто-то и был когда-то способен вдохновить собой песню, то это был Джо Хилл. У него свет в глазах горел.
Я фантазировал, что если бы сам написал эту песню, то обессмертил бы его как-нибудь иначе – скорее как Кейси Джоунза или Джесси Джеймса. Иначе бы не получилось. У меня было две версии. Одна – озаглавить песню «Развейте мой пепел, но только не в Юте» и сделать эту строку рефреном. Другая – сделать ее, как песню «Длинная черная вуаль»[37], где человек обращается к слушателям из могилы. Такая песня из загробного мира. «Вуаль» – баллада, в которой человек расстается с жизнью, лишь бы не обесчестить некую женщину, он вынужден платить за чужое преступление, потому что не может чего-то рассказать. Чем больше я об этом думал, тем больше мне казалось, что эту песню мог написать сам Джо Хилл. Свою самую последнюю песню.
Я так и не сочинил песни, посвященной Джо Хиллу. Думал о том, как это сделать, но не сделал. Первая хоть сколько-нибудь значительная песня, которую я написал, была посвящена Вуди Гатри.
Зима была студеная, воздух трещал от мороза, ночью висела голубая дымка. Казалось, столетья миновали с тех пор, как я лежал на зеленой травке и она пахла истинным летом; отблески света плясали по озерам, а на черный битум дорог садились желтые бабочки. Если пройти по 7-й авеню на Манхэттене ранним-ранним утром, иногда видно, как люди спят на задних сиденьях машин. Мне повезло, что было где жить, – иногда и у самих нью-йоркцев не бывало жилья. Мне же не хватало много чего – да и личность моя не вполне сформировалась. «Я бродяга, я игрок, я давно не ступал на свой порог» – вот примерный итог.
В международных новостях Пикассо в семьдесят девять лет женился на тридцатипятилетней модели. Ничего себе. Пикассо не просто шлялся по запруженным толпой тротуарам. Жизнь мимо него еще не протекла. Пикассо раздробил мир искусства и напрочь его расколол. Он был революционером. Мне тоже хотелось таким стать.
В Деревне на 12-й улице был художественный кинотеатр, где показывали иностранные фильмы – французские, итальянские, немецкие. Логично, если вдуматься, поскольку даже сам Алан Ломакс, великий фольклорный архивист, где-то сказал, что, если хотите выбраться из Америки, поезжайте в Гринвич-Виллидж. Я посмотрел там пару итальянских фильмов Феллини – один назывался «La Strada»[38], что означает «Улица»,