таблетке. Но, не вызывает привыкания… И никаких побочных эффектов тоже нет.
– Побочных эффектов? – засмеялся невменяемый Нельсон.
– Никаких, – уверенно ответил Жак. – Только чистое удовольствие и полет.
– Подожди, подожди… – внезапно остановился Кил. – Калеб, ты же спортсмен. Неужто ты примешь эту дрянь?
– Ахахахах!!! – громко, как горилла, засмеялся Нельсон. – Ты что, не видишь, что я пьян? Я и так нарушил спортивную диету.
– Ты знаешь, о чем я говорю, мужик… – сказал Кил.
– Один разок – ничего не будет, – махнул рукой Калеб. – Я и с химией в зубах пробегу больше, чем тебе удастся проехать на своей красной «крошке».
– Хватай, – распорядился Жак. Нельсон открыл ладонь, и Жак выронил на нее одну таблетку в форме морской раковины или человеческого уха.
– Теперь ты, – повернулся он к Килу.
Кил также выхватил свою долю. Друзья чокнулись кулачками и глотнули таблетки.
– За безудержное веселье, – успел при этом процедить сквозь зубы Калеб Нельсон.
Безвкусная таблетка лихо скользнула по небу и ушла в горло. Чуток зашипела и проскользнула дальше по трубе в глотке. Не успел Кил поднять глаза, как его охватило легкое головокружение в кабинке. Ему стало душно в закрытом помещении и, толкнув защелку, он выбежал в зал.
Теперь перед ним была совсем другая картина. Весь ночной клуб, как одно большое светящееся существо, вдоль и поперек пылал под обстрелом разноцветных лучей. Они проходили сквозь зеркала, сквозь стеклянную посуду и даже сквозь людей, которые, будучи одурманенными звуком, плясали, изображая элементы тайных обрядов. Полуобнаженные фигуры женщин, выглядевших, как Афродиты двадцать первого века, извивались и мешались с толпой. Тонны и тонны киловатт звука обрушивались на танцпол, который в миг превратился в самый эпицентр мира – в эпицентр гремящей музыки, пылкого счастья и бронзового разврата. Кил поднял руки выше. То, что творилось с ними, не подчинялось никакому объяснению. Руки, словно стеклянная посуда, покрывавшая стойки бара, стали прозрачными ради одного – ради лучей света, которые проходили сквозь них, как нож сквозь масло. Они то поблескивали звонкими хрусталем, то принимали пурпурный цвет, чередовались оттенками от бледно-желтого и до темно-синего. Кил опустил руки, потер их о джинсы и снова поднял. Не заметив никакого изменения, он с недоумением оглянулся. Как раз за ним, словно образовывая чертов треугольник, стояли Жак и Калеб. У обоих было такое выражение лица, будто они только что пережили перерождение или что-то очень зрелищное. У обоих глаза на выкате, они смотрели по сторонам, пока Калеб не завопил что есть мочи и не побежал в самый эпицентр эпатажного веселья. Жак Хардман и Кил Грин понеслись галопом за ним и также, как «рыбки Тамагочи», стали все повторять за ним. Музыка лихо вскружила голову всем троим. Особенно Килу, который накануне пребывал в депрессивном настроении. Он чувствовал себя, как Бог. Он чувствовал, как по его