в разные стороны, доходят до плеч. Во всклокоченной шевелюре то тут, то там виднеются цветы ромашки и зеленые желуди. Лицо словно рисовала сама природа: глаза синие, как васильки, искрились весельем, губы красные, что спелая лесная земляника, обещали сладость поцелуев, кожа слегка мерцает, словно вобрала в себя полуденный солнечный свет, и ее так и хочется коснуться рукой, чтобы проверить, не сотрется ли позолота, не опалит ли солнцем. На загорелом теле всего и одежды, что набедренная повязка из кленовых листьев и лопухов. Зато какое тело! Плечи сильные, натренированные тяжелой работой. На бронзовой груди переливаются бисеринки пота, что капельки росы. Во всем его облике чувствовалась какая-то непокорная сила, а в глазах отчетливо читался вызов.
– Леший, – ахнул кот и прошипел, обращаясь к притихшей избушке. – Ну все, аукнулась тебе порча лесных угодий в особо крупных размерах!
– Так я ж того, – воробушком пискнула избушка, – не хотела.
– И что здесь происходит? – раздался звучный голос Лешего.
– Да мы тут избу делим в отсутствие Бабы-яги, – неожиданно для самой себя брякнула я. – Коту – бревна, мне – печку, ему вот, – кивок на Ива, – куриные ноги на бульон.
Избушка так и брякнулась на землю, втянув в себя окорочка раздора. Крыльцо, на котором мы стояли, постигла та же участь, и все трое – я, Ив и кот – полетели вниз. Кот шмякнулся на землю с протяжным «мя-я-у!», Ив – с глухим стоном. А я с тихим «ой!» очутилась в сильных руках лесного красавца, каким-то чудом успевшего подхватить меня. Леший пах земляникой и ромашками, дубовыми листьями и полевыми травами, утренней росой и нагретым деревом, цветочной пыльцой и диким медом… От дальнейшей ароматической дегустации меня отвлекло деликатное, но ревниво-напряженное покашливание рыцаря. Леший опустил меня на ноги и пристальным взглядом оглядел всю нашу компанию.
– Избушку поделите потом, – наконец молвил он. – Сколько полянок, негодница, вытоптала! Давно ее пора по бревнам разобрать.
Позади нас раздался грохот, и в воздух взлетела пыль. Изба не видела смешинок в глазах Лешего, а слышала только напускной гнев в его голосе, и приняла все за чистую монету. А потому выпростала ноги из-под пола и плашмя повалилась на заднюю стенку, так что курьи ножки задрались к небу. Раздался звон посуды, из трубы повалил густой дым.
– Вот курица! Того и гляди, дом спалит! Да и горшки опять менять! – сердито завопил кот. – Куриные ноги – воробьиные мозги!
– Воробушков не обижай, – с напускной строгостью осадил Леший.
– Прошу прощения, – схватился за голову Варфоломей.
– Прощаю, – великодушно кивнул Леший и покосился в сторону избушки: – Оклемается?
– А куда денется? Иначе я ее, бестолковую, в топку отправлю! – пригрозил кот и припустил в сторону избы. – Пойду печь проверю, а то как бы пожар не начался.
Хватило и пары ласковых «мяу», чтобы избушка прыжком поднялась на ноги, перемялась с ноги на ногу, выстраивая равновесие, спустила ступени и распахнула дверь. Кот пулей влетел внутрь и принялся наводить порядок, гремя