панели с потрескавшимися ручками и индикаторами.
Техника другого века.
– Что дальше? – спрашиваю я.
– Ждем.
– Чего?
Похититель отмахивается от вопроса.
Какое-то странное спокойствие овладевает мной. Совершенно неуместное умиротворение.
– Ты привез меня сюда, чтобы убить? – спрашиваю я.
– Нет.
Мне покойно и уютно. Прислонившись к генератору, я как будто сливаюсь с ним.
– Но ты сделал так, что я поверил в это.
– По-другому не получалось.
– Не получалось что?
– Доставить тебя сюда.
– И зачем мы здесь?
Он качает головой и при этом тянется левой рукой под маску гейши и почесывает подбородок.
И снова какое-то странное ощущение. Как будто я одновременно смотрю фильм и участвую в нем.
Сонливость, сопротивляться которой я не в состоянии, тянет веки вниз.
Голова падает.
– Не сопротивляйся, – говорит похититель.
Но я сопротивляюсь. Как странно, что он так быстро изменился! Странно и тревожно. Его как будто подменили, и это несоответствие его теперешнего поведения и недавней жестокости должно настораживать. Успокаиваться нельзя, говорю я себе, но тело уже мурлычет колыбельную.
– Путь был долог, – словно исповедуясь, говорит он. – До сих пор не могу поверить, что сижу здесь и действительно смотрю на тебя. Разговариваю с тобой. Знаю, ты не понимаешь, но мне о многом хочется тебя расспросить.
– О чем?
– Каково оно – быть тобой?
– Что ты имеешь в виду?
Мужчина как будто колеблется.
– Твое место в мире, Джейсон, как ты его воспринимаешь?
– Интересный вопрос, учитывая, какой вечерок ты мне устроил, – медленно и взвешенно говорю я.
– Ты счастлив?
На фоне этого момента моя жизнь выглядит до боли прекрасной.
– У меня потрясающая семья. Достойная работа. Мы хорошо устроились. Все здоровы. – Язык как будто распух и ворочается с трудом. – Я доволен своей жизнью. Просто она не исключительная. А могла бы быть…
– Ты сам погубил собственное честолюбие, ведь так?
– Оно скончалось в результате естественных причин. Вследствие забвения и по недосмотру.
– И ты знаешь, как именно это случилось? Был ли в твоей жизни момент, когда…
– Мой сын. Мне было двадцать семь. Мы с Дэниелой встречались несколько месяцев. Она сказала, что забеременела. Нам было хорошо вместе, но любви не было. А может, была. Но начинать семейную жизнь мы точно не планировали.
– Однако же получилось по-другому.
– Для ученого этот возраст, ближе к тридцати, критический. Если не успел опубликовать что-нибудь значительное, тебя списывают со счета.
Не знаю, что он там мне вколол, но мне хочется поговорить. После двух часов безумия и ада я как будто попал в оазис. Знаю, это ерунда, но меня не оставляет чувство, что пока мы разговариваем, ничего плохого не случится. Что слова неким образом защищают меня.
– А у тебя