его интересовала не только практика, но и теория – не только методы врачевания, но также причины болезней и смертей. Закономерно, что сама история отечественной патологоанатомии и, в частности, судебно-медицинской экспертизы берет институциональное начало также в эпоху Петра: «Воинский Артикул» 1714 г. предписал приглашать врачей при разрешении судом вопросов, требующих специальных медицинских познаний; «Воинский устав» 1716 г. обязывал врачей-анатомов протоколировать обстоятельства смерти, «дабы доподлинно узнать, отчего оная приключилась»; с 1722 г. анатомическому вскрытию законодательно подвергались умершие в госпиталях (изданием соответствующего закона Россия опередила большинство европейских стран) [Палкин 1959: 34][83]. О том, какое значение Петр придавал посмертному вскрытию, свидетельствует, в частности, его письмо, касающееся смертельной болезни лейб-медика Арескина. 2 декабря 1718 г. Петр пишет коменданту Петрозаводска полковнику В. Геннину: «Письмо <…> в котором ты пишешь, что доктор Арескин уже кончаеца, о котором мы зело сожалеем, и ежели (о чем боже сохрани) жизнь ево уже прекратилась, то объяви доктору Поликалу, дабы ево распорол и осмотрел внутренне члены, какою он болезнию был болен и не дано ль ему какой отравы. И, осмотря, к нам пишите. А потом и тело ево отправьте сюды, в Санкт-Питербурх»[84].
Остается гадать, насколько Петр был искренен в своих религиозных чувствах, но пиетета к мертвым телам он явно не испытывал. Судя по анекдоту в сборнике, составленном сыном работавшего при Петре наставника в токарном деле А. К. Нартова, А. А. Нартовым, религиозные табу не сдерживали любопытствующего монарха даже в виду святых мощей. Нартов рассказывает, как во время посещении новгородского собора Святой Софии у Петра завязалась беседа с сопровождавшим его графом Я. Д. Брюсом – просвещенным сподвижником царя, прославившимся ученостью (и приобретшим позднее фольклорную репутацию чародея). Петр спросил Брюса о причинах нетленности хранящихся в соборе мощей: «Но как Брюс относил сие к климату, к свойствам земли, в которой прежде погребены были, к бальзамированию телес и к воздержанию жизни, к сухоядению или пощению, то Петр Великий, приступая наконец к мощам святого Никиты, архиепископа новгородского, открыл их, поднял их из раки, посадил, развел руки, паки сложив их, положил, потом спросил: „Что скажешь теперь, Яков Данилович? От чего сие происходит, что сгибы костей так движутся, яко бы у живого, и не разрушаются, и что вид лица, аки бы недавно скончавшегося?“. Граф Брюс, увидя чудо сие, весьма удивился и в изумлении ответил: „Не знаю сего, а ведаю то, что Бог всемогущ и премудр“. На сие государь сказал ему: „Сему-то верю и я и вижу, что светские науки далеко еще отстоят от таинственного познания величества Творца, которого молю, да вразумит меня по духу. Телесное, Яков Данилович, так привязано к плотскому, что трудно из сего выдраться“»[85]. По контексту процитированного анекдота речь Петра не лишена православного благочестия (оттеняя тем самым