сводках фигурировать уже строго под грифом: «Наш президент».
Кто-то не в меру несговорчивому и холодному как гвоздь западному обозревателю, совсем не напоминающему послушное подданное население, в голос обещает, утеряв прежнее умное выражение лица, в конце всего открытым текстом отрезать «все, чтобы у него уже ничего не выросло» – в подданном населении перед выборами подпрыгивает рейтинг популярности так, что даже у Китая отнимается язык…
Я прошу: дайте мне тот же доступ к его правительственным ТВ и то же эфирное время, я знаю, что сказать, я сделаю себе рейтинг еще выше – за пределами Москвы, как минимум. Удивительное дело: все вроде отлично понимают, глядя в зеркало, что все эти широкоэкранные, шумно очерченные взятой перспективой сеансы интерактивных «бесед президента со своей страной» – лишь только иное вложение средств на собственную же предвыборную кампанию, но весь народ прямо до Саян уже не в силах отделаться от ощущения, что он в самом деле тут что-то решает и что кому-то действительно интересно, что он там может думать. Что-то подсказывает, за время правления то был исчерпан еще не весь целиком лексический запас возможностей, с такой легкостью скупающий голоса. Теперь уже остается лишь с озадаченным видом ожидать, что там в программе «Его Куска» следует дальше.
Si plus minusve secuerunt, ne fraude esto.8
Если попытаться вывести предварительный диагноз относительно того, что есть и чего нет, то становится ясно, что делать. На данной топографической части континента нет такого этнографического или же расово-генотипического понятия, как «россиянин», – но оно уже давно есть в Москве: она самым элементарным, программным образом нуждается в гомогенной однородной массе. Вроде порции пасты. О «плюрализме мнений», книгочтений и фамилий конкордат старается вслух больше не вспоминать.
Не существует такого или же сходного с ним понятия принадлежности к нации или к сопряженной с ней государственности – за редчайшим и исключительным случаем достоверного изменения этнического самосознания на части североамериканского континента, история показывает, что трудно было бы подобрать что-то, еще менее фиктивное и постыдное, нежели попытка заручиться поддержкой искусственно генерируемых этнотрансформационных процессов из приоритетных целей консолидации. Никакая фактическая, жизнеспособная консолидация не видится возможной на данной части континента именно без прекращения существования этносов, и «центральный» аппарат не перестает об этом помнить.
Тотальная принудительная ассимиляция как инструмент, которым торопливо пытается орудовать Большая Кормушка приоритетной нации, кажется спрятанной от всех только им самим.
Следовало бы с самого начала помнить еще и то, что ясно просматривающееся возвышенное и интимное желание вновь побить рекорд США, в очередной раз отвечая