моего друга, и передо мной, то сближаясь, то расходясь, как бы два Чаушева – прежний, давних военных лет, и подполковник с жесткой, колючей сединой на висках, примятой роговой дужкой очков.
– Выходка сумасбродная, не правда ли? – говорит он. – Но, мне помнится, я не лгал, не прибеднялся, когда писал. Я бичевал себя, как умеют только в юности, и сделал вывод. Меня, что называется, заело. Нелепый был лейтенантишка.
– Нет, – сказал я. – Парень славный.
– Четверть века прошло! Подумать только! Иной раз кажется, не я, другой кто-то…
– Почему же? Лейтенанта узнать можно.
– Спасибо, – засмеялся Чаушев. – Это похвала или… За одно могу поручиться, я был уверен, что поступаю честно. Я мечтал стать отличным следователем. А меня отец учил: раз не можешь – признайся сам, не трусь. Честно отойди, уступи место другому…
Я поднял глаза к акварели на стене. Художник, земляк Чаушева и приятель, изобразил дом Чаушевых в северном бревенчатом городе. Резные наличники, крылечко, оконце мезонина, желтеющий осенний садик, гроздья рябины, их морозная краснота, уже тронутая первыми холодами. Там, в мезонине, под шум дождя, отменившего прогулки, работу в огороде, Миша Чаушев поглощал приключения Шерлока Холмса. В доме было чисто, тихо. У Чаушевых ненавидели лень, неопрятность, а из добродетелей отец – бухгалтер с безупречной репутацией – превыше всего ставил честность. Честность во всем, в большом и в самом малом, честность перед собой и перед людьми.
– Четверть века! – повторил Чаушев. – Конечно, по глупости я не всегда умел извлекать полезное. Взять Аверьянова… Его Гражданская война воспитала. Натиск, размах – этого не отнимешь. А гибкости не хватало, мешали предвзятости. И до чего же быстро обрастает человек этой пакостью, при нынешних-то темпах жизни! Каждый день, выходит, надо себя драить и суричить, говоря по-морскому… Ну вот, от моих воспоминаний толку для вас мало, верно?
– Наоборот, – заверил я. – Очень интересно.
– Сплошные же неудачи пока что! Ну ладно, полюбите нас черненькими…
Мы выпили чаю с вареньем и маковыми коржиками, которые так мастерски печет Екатерина Петровна. Потом подполковник снова вызвал к себе, к письменному столу, к стеллажам с первоизданиями, молодого офицера Чаушева.
В роту разведчиков он не вернулся. Его направили в дивизию, в контрразведку. Война щадила его. В феврале сорок четвертого года, когда войска Ленинградского фронта двигались на запад, Чаушев обмыл с друзьями, за бутылкой трофейного шнапса, четвертую звездочку, стал капитаном. О былом поиске, о третьем думал все реже…
Разоренная врагом Псковщина редко радовала избяным теплом, на пути наступления возникали черными проталинами в грязном снегу горькие пожарища. Вереницы машин простаивали у переправы, наведенной рядом с руинами взорванного моста, а дальше – изуродованный снарядами лес и снова пепел сожженного селения.
Одно пепелище навсегда в памяти Чаушева. Фашисты, перед тем как бежать, ликвидировали лагерь. Сложили огромный костер – трупы, накат