сокрытое. Хотя бы частицу сокрытого, намек на след третьего…
Не раз побывал лейтенант у зенитчиков. Сегодня его потянуло туда из-за оттепели – вдруг вылезло что-нибудь из-под снега?..
Нет, ничего…
Завтра он опять вызовет немца. Снова те же вопросы…
Готовясь к допросу, Чаушев тщательно приводил в порядок свой кабинет.
Постель он запихивал в стенной шкаф и туда же отправлял книгу, которую он читал с осени, – «Фрегат “Паллада”» Гончарова. Все в этой книге было не похоже на фронтовой Ленинград, и Чаушев принимал ее малыми порциями, как лекарство, для разрядки.
Те, кого допрашивает Чаушев, не должны видеть его книги. Он прячет и полотенце, зубную щетку, мыльницу, безопасную бритву – вообще все свое, личное.
Каждое утро исчезает с письменного стола Люся Красовская. Правда, она улыбается только ему – Чаушеву. К арестованному фотография повернута оборотной стороной. Но все равно! Чужим нечего смотреть на Люсю!
Он познакомился с ней незадолго до войны на вечеринке. Проводил домой. Ходил с ней два раза в кино. Большие с поволокой глаза Люси казались загадочными. Она говорила, что должна забыть кого-то, непременно должна… «Вы поможете мне?» – спрашивала она. Чаушев рисовал себе рокового красавца, вторгавшегося в Люсину жизнь. Польщенный вниманием, обещал помочь. Война оборвала это намерение. Люся уехала с родными в Челябинск, преподает там биологию в средней школе. Письма Люси простые, дружеские, о красавце – ни слова. Чаушев думает теперь, что никакого красавца и не было.
Он уверяет себя, что влюблен. Он придумывает полузнакомой Люсе множество достоинств и прелестей. По фронтовым душевным законам это необходимо ему.
Как получилось, что он забыл убрать портрет? Должно быть, напрасные поиски третьего, дубовое упорство Беттендорфа изрядно выбили Чаушева из колеи.
Он спохватился, когда было уже поздно. Он сделал движение, чтобы взять фотографию, сунуть украдкой под папку. Выжидающий, цепкий взгляд Беттендорфа помешал ему. Люся осталась на месте. И Чаушев сразу же сказал себе, что и этот допрос будет впустую.
Он ощущал присутствие Люси, досадовал на себя, злился на немца.
Чаще всего ему удавалось сдерживать злость, и тогда он долго, слишком долго выслушивал разглагольствования Беттендорфа, твердившего в разных вариантах одно и то же:
– Мы не есть шпионы или диверсанты, господин лейтенант. Наше дело есть гуманизмус. Ваши вещи в музеях, ваши коллекции должны совершенно погибнуть. О, можно ли допустить! Когда штурм, когда война на улице, нет времени спасать. Мы хотим спасать Эрмитаж, спасать все! – И тут Беттендорф выпятил грудь. – Спасать для человечества…
– Для человечества? – переспросил Чаушев, напрягшись от ярости.
– О, боже мой, мы не варвары! Мы европейские люди! Вы полагаете о нас неправильно…
Если бы не Люся, Чаушев, быть может, лучше владел бы собой. Без нее этот кабинет – попросту рабочее место. А сейчас у лейтенанта такое чувство, будто