не теряя из виду своих августейших особ. У меня были мантилья и боа, при выходе из ложи мне нужно было подать мантилью, потом опять взять ее. Затем еще на моем попечении были веер и бинокль, которые я подавал великой княгине, когда она шла садиться в ложу.
В один из антрактов, когда я заметил, что великая княгиня вышла из ложи без веера, я вошел в ложу, чтобы взять веер ее на всякий случай, если он ей понадобится в фойе. Подойдя к рампе, я был так ошеломлен блеском театрального зала, что невольно, взяв веер, приостановился и, встретившись глазами с Н. П. Грессер, сидевшей в бельэтаже недалеко от царской ложи, кивнул ей головой. В эту самую минуту я услыхал снизу из партера голос генерала Оржевского (он был товарищем министра внутренних дел и командиром корпуса жандармов): «Господин камер-паж, где ваше место?» Я ничего не ответил, сознав, конечно, свою вину, и вышел с веером в фойе. Очень мне это было неприятно.
В результате Оржевский подошел к Махотину (начальнику всех военно-учебных заведений) и сказал ему, что какой-то камер-паж подошел к рампе и раскланивался из царской ложи. Махотин приказал директору нашему Дитерихсу узнать, кто это был, и посадить на три дня под арест.
По окончании спектакля, когда я проводил великую княгиню, я тотчас доложил Махотину о сделанном мне замечании генералом Оржевским. Он еще ничего не знал. Приехав же в корпус, меня вызвал директор и объявил мне приказание генерала Махотина, при этом от себя Дитерихс никакого мне замечания не сделал, сказав очень мягко, что я поступил неосторожно.
На другой же день меня ввергли в темницу. Карцер специальных классов находился в арке над воротами с окном в сад, так что сидеть было приятнее, чем в карцере общих классов. Так как шли экзамены, то меня выпускали для сдачи экзамена, и я просидел не без удовольствия, так как мог сосредоточиться и хорошо усидчиво подготовиться к экзаменам.
В мае месяце, 6-го числа, торжественно праздновалось совершеннолетие наследника,[143] ему минуло 16 лет. Празднование это было обставлено особенно празднично. Весь город был красиво убран флагами, коврами, были сооружены арки, везде на балконах среди тропической зелени виднелись бюсты их величеств и наследника. Вечером в течение трех дней была иллюминация, на Марсовом поле устроено было народное гулянье, такие же гуляния были и на окраинах.
В Зимнем дворце был торжественный выход в церковь к присяге цесаревича.
Я был при своей великой княгине и шел за ней.
В церкви перед алтарем стоял аналой с крестом и евангелием, а по левой стороне левого клироса два стола, на одном, покрытом красным бархатом с золотой бахромой, стояла золотая чернильница, на другом на золотых глазетовых подушках лежали императорские регалии – корона, скипетр и держава.
Наследник был в мундире Атаманского своего имени полка.
Подойдя к аналою, цесаревич поднял правую руку и громко, твердым, внятным голосом произнес следующие слова присяги:
«Именем всемогущего Бога пред святым его евангелием клянусь и обещаюсь его императорскому величеству моему