то специально, само собой разумелось. В самом деле, не вести же отсчет счастья от штампа в паспорте? Я и дату-то точно не помнила – то ли семнадцатого, то ли восемнадцатого.
Вот и сегодня я совершенно не думала, что у нас с Максом праздник. Пришла домой и удивилась, с чего он так вырядился: в костюме, при галстуке? Мой муж никогда костюмов не носил, только однажды, на свадьбу, и надел. Я ужасно удивилась, растерялась, а он, вместо того чтобы объясниться, сунул мне в руки целлофановый пакет с фирменным знаком магазина для невест и женихов «Валентин» и подтолкнул к двери спальни.
В пакете оказалось красное вечернее платье с открытой спиной (я таких не ношу) и туфли-лодочки на высоченных шпильках (я в таких не хожу). Я спросила, для чего весь этот маскарад, а он ответил, что у нас ведь праздник и странно, что я о нем забыла.
Праздник… Да никогда в жизни не праздновали мы дни свадьбы!
В красный наряд мне пришлось облачиться. В большой комнате – она же гостиная, приемная, зал для танцев – был накрыт стол. Может, это меня окончательно сбило и я не смогла понять… Предчувствий не было! Было больно и страшно, потому что я подумала: это наш последний совместный ужин, именно сегодня Макс мне скажет… А ведь я уже начинала надеяться… ведь я уже почти смогла себя обмануть…
Зачем он мне платье купил, такое ужасное – чужое, красное? Зачем обрядился в костюм? Затем, чтоб сказать. Вот о чем я подумала. А еще я подумала: эта женщина в красном – чужая, не я, этот мужчина в костюме – почти не мой муж. Может быть, он для того и придумал маскарад – чужой женщине будет проще сказать? Но… В красном наряде мне будет труднее услышать…
Он разлил вино по бокалам – не наше, чужое вино, мы никогда не пили «Божоле». Чуть наклонился ко мне.
– Наташа!
Он никогда не называл меня Наташей. В нашей жизни Наташе просто не было места. Были Таха, Татуха, Татович – Макс всегда относился ко мне чуть-чуть иронически и уж очень по-свойски.
Впрочем, в ужасном новом платье я – уже и не я. Чужая женщина в красном, вероятно, и есть Наташа.
– Наташа, я должен тебе сказать…
Я не знала, не знала, что он хочет сказать! Разве я могла это знать? Я подумала: сейчас он скажет, что это наш последний совместный ужин – прощальный ужин. Скажет, и все будет кончено. И я тогда, наверное, умру. Не сразу, конечно, – умирать буду долго.
– Наташа…
Как же все неожиданно!
Весь последний год я ждала, что он скажет, а теперь вот подумала – как же неожиданно.
Но ведь весь этот год я надеялась, что он не скажет. Обманывала себя и почти обманула. Больше надеяться не на что. А может, я сейчас ошибаюсь, и красно-костюмный маскарад не к тому?
– Наташенька…
Подожди, подожди! Я еще не готова! Я так не могу. Я почти подготовилась, но пока не могу. Чуть-чуть подожди, минутку мне дай…
Да он и сам не торопится. Не может сказать? Да, сказать трудно. Обнял ножку бокала рукой и никак не соберется с силами.
Поднялся. Неужели так проще? Момент торжественный – объявление приговора нашей жизни. Я тоже зачем-то встала. Душное красное платье, и туфли жмут… Пусть сначала поздравит с днем свадьбы, раз уж решил объявить свой приговор в этот день.
– Наташа, я нас поздравляю. Девять лет мы прожили вместе…
Не девять, а восемь, последний год не в счет. Мы его прожили врозь, хоть и усиленно делали вид, что ничего не происходит: я ни о чем не спрашивала, потому что боялась услышать то, что сегодня он решил мне наконец сказать, а Макс, вероятно, боялся сказать…
Он и сейчас боится.
– Мы счастливо прожили девять лет, но… Наташенька!
Душа – это тоже орган человеческого тела. Такой же, как сердце, желудок и печень. Только душа не лечится. Я умру через год или чуть раньше. От рака души, в ужасных мучениях. Мои дети, которых я так и не смогла доносить и родить, умерли легче.
Плачет? Он плачет? Максим! Бедный мой, бедный! Я его отпущу. И смертный грех его отпущу, только пусть он не плачет.
– Наташенька, милая! Прости меня… У меня просто нет выхода. Я не могу, не могу… Выхода нет.
Да, выхода нет. Он скажет сейчас, и я…
– И потому…
Не сказал, не решился. Вернее, недосказал. Пока. Поставил бокал на стол и вышел из комнаты. Наверняка – сил набираться.
Выхода нет. Да, выхода нет. Сейчас он вернется и доскажет.
Я думала только об этом. О нашем прощании я думала. И не было у меня никаких предчувствий.
Даже когда грохнуло в спальне окно, я ничего не почувствовала. Вяло подумала: ему тоже душно. Плохо, душно и больно. И еще подумала: а может, я и больше года протяну – умирание растянется на срок больше года. Наверное, он станет меня навещать, когда мы расстанемся. Не часто, раз в месяц, как навещают могилу на кладбище. И прощения просить, как просят прощения у мертвых. Заживо мертвой я буду жить год. Или больше.
И тут я услышала крик. Страшный женский крик. И подумала, что это я кричу. И