я размозжу себе голову о ближайшее дерево… Спасите меня, спасите! Да, я малодушная и слабая, но какая уж есть, меня бог такой создал – это его промашка, а с меня нечего спрашивать.
Подняться и пойти в какой-нибудь бар, в любой, какой окажется на моем пути, пусть даже назад, в тот, где хам и подонок на брудершафт за упокой души моего мужа предлагал выпить. У меня нет больше гордости, у меня нет больше стыда, у меня нет больше сил.
О, знакомые места! Я вышла туда же. А вон и бар с глупым названием «Сью». Я пойду туда – мне не стыдно. И закажу еще водки, граммов двести.
– Здравствуйте, это снова я. А это вы? Ну да, вы, мы с вами уже имели честь сегодня…
– Да, да, помню. Сто «Абсолюта»? Апельсин почистить?
– Почистить. А «Абсолюта» двести.
– Не слишком ли? Я имею в виду, вам не поплохеет?
– Ничего, мы привычные. Тащи двести. Сколько с меня? Плачу вперед, чтобы не возникало сомнений в моей платежеспособности.
– Да ладно, вы уже свой человек. Можно сказать, постоянный клиент.
Да нет, нормальный парень, этот официант, я была не права. А того пьяненького хамоватого моего визави вроде уже нет. Прекрасно. Но, возможно, я и на его счет была не права: он, наверное, мне не поверил, решил, что пьяная одинокая тетка хочет подцепить на ночь мужичка, а разговоры о смерти мужа у нее такая форма знакомства.
Вот и водка моя прибыла. Хорошая все-таки у них здесь водка, легко пьется. И апельсин прохладный и сочный. И воспоминаниям моим больше не больно.
Я тогда в квартиру вошла… Да, вспоминать уже не больно. Даже сладко и хочется плакать, тихо и умиротворенно.
В квартире сестры моей две комнаты и огромная кухня. Маришке всего двадцать пять, три года назад она окончила университет, а уже вполне прилично устроилась: фирма, в которой она работает, процветающая и хорошо оплачивает труд своих сотрудников, даже жилье помогает приобрести в рассрочку.
Я могу вспоминать, теперь могу. Еще немного водки, и совсем смогу.
Ну вот. Я вошла. Повесила в прихожей пиджак. Пристроила на полку сумку, разулась. Подумала, хорошо бы немного поспать – до прихода Марины. Прикорнуть на диванчике в гостиной, чтобы не разбирать постель. И вдруг услышала стон, или нет, скорее крик, заглушенный подушкой. И не поверила, своему слуху не поверила, потому что, кто же тут может кричать, если в квартире нет никого? Я не почувствовала несчастья, нового несчастья, совсем не почувствовала.
В спальне на полу, возле кровати, как-то нелепо скорчившись, сидела Марина. Я не поняла, что у нее роды начинаются – до положенного срока ведь почти два месяца, – и рассердилась, что она не открыла мне дверь. Маришка тяжело переживала смерть Макса (я тогда еще не знала почему), и я подумала, что это она из-за него истерит. Но ведь мне-то хуже, мне-то тяжелее, она как бы и права не имеет при мне так расклеиваться. Все это ей и высказала. Сестра ничего не ответила, сидела, слушала и молчала, а потом вдруг лицо ее сморщилось, как от сильнейшей физической боли – откуда мне было