волка от твоих же овец. Он берег твое добро, а у Соколика всего лишь царапина. Я попользую коня, и ничего даже видать не будет.
– Надобно было самому учить сына. Кто ему дозволил брать Соколика в ночное? Конь продан. Ежели каждый вздумает деять, что ему захочется, то я с сумой пойду по миру.
– Захарий, вспомяни, сколь мы работы тебе переделали. Пожалей сына. Ежели надобно казнить, то казни меня, а его пожалей.
– Го – го – го, – засмеялся Захарий. – Да ты от ветра качаешься. И якая с тебя ноне работа? Он дюжий, снесет и сотню ударов, а я его пожалел, назначив три десятка всего лишь.
– Ты не тело его будешь казнить, а душу.
– Оле, душа – то деяние богово. Сие наказание токмо впрок пойдет. Уйди с дороги, Петр, ты мне надоел. Запамятовал, яко я тебе и твоим чадам милость оказывал. Прочь с дороги, – крикнул купец.
– Уберите сие старое стерво, – приказал он молодым холопам. Холопы подняли Петра и вывели из стайни. Старец, склонив голову, мелкими шажочками засеменил к колоде. Митряга увидел, какой идет Петр, сказал Тимофею:
– Ложись.
Тимофей лег на колоду, сказал:
– Вязать не надобно, так улежу, – он обхватил руками колоду, прижался животом и грудью к ее шершавой поверхности и стал ждать первого, самого страшного удара.
Коренастый, неповоротливый, со злобными глазами, Митряга, не спеша, размеренно, так как, наверное, делал любую работу, добросовестно начал хлестать Тимофея сложенными вчетверо сыромятными вожжами. Юноша, закусив губу, еле заметно вздрагивал при каждом новом ударе. От него не было слышно ни зойка, ни стона. Петр подбежал, снял шапку, вклонился Митряге.
– Не вельми бей, полегче.
– Яко умею, – буркнул холоп. – Вона и вожжи выбрал помягше. Сам зришь, что бью по спине, чтоб мог сидеть.
– Сыне, – склонился над Тимофеем отец. – Ты кричи, кричи, сыне, оно легше буде.
– Не услышит от меня стона толстый боров, – тихо прошептал Тимофей.
Старый Петр сразу сгорбился, стал совсем маленьким, с лицом, как печеное яблоко. По его усам и бороде текли горькие отцовские слезы. При каждом ударе он молитвенно повторял:
– Легше, Митряга. Ради господа Бога, легше, Митряга.
На спине наливались багряно – синие полосы. Тимофей терпел, сжав зубы.
Боярин Хвост на полном скаку влетел в открытые ворота Захарьевого подворья, закричал:
– Эгой! Егде купец Захарий? Вборзе кличьте сюды купца.
Из стайни вышел Захарий. Увидел боярина, отвесил низкий поклон, заулыбался так, что его и без того узкие, заплывшие жиром глаза, казалось, совсем закрылись.
– Здрав будь, боярин Хвост! – приветствовал боярина купец. – Рад зрить тебя в добром здравии. Забыл, вовсе забыл, великий боярин старого Захарку. А яко здравие князя Святослава? Князю понадобились иноходцы? Кого перевозить? Хворого аль усопшего? – тараторил без умолку Захарий.
– Погодь горохом – то тарахтеть. Ненадобно князю кони. Князь Святослав Ольгович вборзе буде на твоем подворье. Ему надобно перековать коня. Мигом найди