он показывал 35,7. «Я умираю, – саркастично подумала Варя, – вероятно, от заниженной самооценки».
В коридоре запиликал домашний телефон, папа взял трубку с базы и пришёл с ней на кухню. Протянул дочке:
– Тебя.
– Варь, привет! Ну как ты? Чего-то пропала, на сообщения не отвечаешь, после уроков звоню – ты недоступна. Я только домой зашла, давай на домашний звонить. Ты там жива, вообще? Вершинин сказал, заболела, – Лерка, как всегда, выдавала десять слов в секунду.
– Привет. Заболела. Но жива.
– Что, температура, да? Понятно. Ну, лежи, отдыхай. Я тебе скину домашку позже. Там не много. У нас сегодня две контрольных было: по алгебре и по химии. Да фигня, ты напишешь потом. Я чего сказать-то хотела, слышь? Ты чего молчишь? Слышишь меня?
– Слышу.
– Ага. Да эта, Шмитка-то, новенькая. Она же с Вершининым сегодня уселась! Я опоздала, забегаю в мыле, села. Смотрю – она на твоём месте сидит. У меня чуть шар не выпал. Вот наглая, думаю! Ну, я тебе скажу! Подошла к ней на перемене, говорю: «Ты чего это место чужое заняла?» А она мне: «Не твое дело!» Я офигела. Слышь, Варь?
– Слышу.
– Ага. Я ей: «Ты чё такая наглая?» А она мне: «Отцепись, шавка». Ты прикинь? Хамка! Слышь, Варь?
– Слышу.
– А чего так тихо говоришь? Плохо тебе совсем? Ты лежишь, да?
– Лежу.
– Ага, ну ясно. Ну, так это, Варь. Ты придешь когда, ты должна поставить эту Шмитку на место и пояснить ей, что к чему! Лёнька – он же твой! Чего она к нему прилипла? Ну все же знают, что Лёнька – он твой. Слышь? Ну скажи?
– Что сказать?
– Ну… Я говорю, Лёнька же твой?
– …Мой – кто?
– Ну как кто? Друг…
– Лера… – Варя сделала внушительную паузу, но когда начала говорить, её голос почему-то задрожал. – Лёня, он свой собственный. И может сидеть с кем угодно. Ты меня поняла?
Лерка засопела, а потом громко сказала:
– Поняла! – и бросила трубку. Через мгновение набрала и добавила:
– Ну и дура! – и снова бросила.
Варя смотрела в трубку, которая гудела короткими гудками ей в лицо, и на глаза её наворачивались горячие, крупные и неудержимые слёзы. Они на секунду остановились, отчаянно цепляясь за пушистые черные ресницы, и тут же, подталкиваемые следующей волной, щедро полились до самого подбородка.
Папа всё слышал. Он молча подошёл к Варе, сгрёб её в кучу и усадил к себе на колени. Варя заревела ещё больше. Теперь уже от души и в голос. Всё напряжение вчерашнего дня, муторной ночи и сонного, но беспокойного утра вылилось папе прямо на футболку. На отцовских коленях Варька всегда превращалась в трёхлетнюю девочку. Он так крепко обнимал её, так хорошо покачивал, так ловко вытирал слёзы своей большой, тёплой рукой, что Варе вмиг становилось остро-горько-сладко на душе и она самозабвенно, с наслаждением ещё больше тонула в своём горе. Папа никогда ничего не спрашивал. Ничего не советовал. Он просто жалел. И делал это мастерски, как профессионал