было дышать иерею: едкий запах бальзама Вишневского, исходивший от стоп толстяка, въелся в лёгкие Евтеева. Захотелось выйти в коридор. Там легко дышится. Но врач не разрешил ходить: может снова разыграться приступ. Несколько новокаиновых «блокад» поставили, чтобы только дотянуть до утра, до операции.
Острый серп народившегося месяца висел в тёмном беззвёздном небе, слабо освещая притихшую на время землю. Через светлое гофрированное стекло в верхней части двери пробивался в палату слабый свет из длинного коридора.
Евтеев повернул голову в сторону тщедушного старичка, который поступил в хирургическое отделение ближе к вечеру. Он показался священнику угрюмым, неразговорчивым человеком. Мохнатые седые брови, нависающие над маленькими бесцветными глазами, придавали лицу старика ещё больше угрюмости. Иерея передёрнуло, когда он вспомнил, как старик, войдя в палату, не поздоровался, будто не заметил людей. Остановился у двери, огляделся: бросил неприветливый взгляд на молодого паренька с больными ногами и толстяка с забинтованными стопами. Перевёл взгляд на капельницу, стоявшую возле кровати отца Иоанна. Согнувшись, шаркая ногами, прошёл к окну и молча вытряхнул на свободную кровать вещи из холщовой хозяйственной сумки, а затем бросил их в тумбочку, не отделяя предметов личной гигиены от белья. Потом снял с себя старенький пиджак, свернул его, засунул в холщовую сумку и тоже спрятал в тумбочке. Лёг, не разбирая постели и не раздеваясь. Положив сухонькие руки под голову, вздохнул и затих. Так и лежал до вечернего обхода дежурного врача. Доктор предложил ему раздеться и лечь под одеяло.
Днём два молодых соседа по палате ни разу ни о чём не спросили иерея. Может быть, из вежливости не хотели тревожить бессмысленными вопросами (приступ у человека!), а может, оробели, когда узнали от медсестры, что третий пациент – «батюшка». Вечером, после прихода неразговорчивого старика, молодые ребята, лежавшие напротив друг друга, даже между собой не вели беседы.
Ночью на отца Иоанна навалились страшные мысли, изощрённо издеваясь над его испуганной душой, и он начал молиться шёпотом, накладывая на себя крестное знамение. Старик заворочался, дважды дёрнул плечом, словно слова молитв жалили его, что-то пробубнил. Храпевший толстяк вдруг затих.
Послышался скрип кровати у двери, а затем тихий юношеский голос:
– Не спится, батюшка?
– Мысли спать не дают, – так же тихо ответил священник.
– Мне тоже, – вздохнул парень.
– Тебя как зовут?
– Данила.
«Данила-мастер», – вспомнился иерею герой сказа Бажова «Каменный цветок».
– Давно здесь?
– Давно. Третью неделю.
– Сильно прижало?
Кровать Данилы пискляво скрипнула. Показался тонкий силуэт мальчишки.
– Да я… так… с дурости здесь, – неуверенно вполголоса заговорил Данила. – Сказала мать –