снаружи девичьим виноградом, а изнутри – плесенью и сталактитами бледных грибов. В собственно доме потолки первого этажа потихоньку сгибались коромыслом, окна в спальнях страшно сифонили летом, а зимой покрывались разлапистой изморозью; полы предсмертно скрипели почти повсюду, печи дымили, кухарка-поденщица, лет 80-и от роду, постоянно грозила уволиться, и готовила с редким упорством всегда недоваренное, пережаренное, недопечённое, пересоленное… Папа по-прежнему не находил времени заниматься нами, и потому назначил мне опекуна – своего друга, члена Парламента маркиза де Ла Оля, в чьем огромном доме на Левом, ещё более престижном берегу Акса, на улице Подзащитных Грешников, мне и предстояло далее проживать. Собственно, я вернулась из монастырской школы для поступления в Университет. Мне тогда казалось, что изучение науки психологии даст мне верный рецепт избавления от всех горестей земных. Кстати о трагических закидонах молодости: так часто юное существо опрометчиво выбирает профессию вовсе не из стремления употребить собственные, Богом данные, трудно реализуемые таланты, и тем облегчить чужие тяготы, а имея в виду попросту наплевать миру на башмаки, надавать ему по морде своими немереными победами, чтобы расплатиться за все мучительные с ним, миром, дрязги и свары, за все детские проигранные битвы…
Хотя, кто знает, – не глупец же сказал: врачу, поди, сведи бородавки у себя с носу, а там, может, и увидишь, как вынуть всякое разное вредное из внутренностей ближнего своего.
…Попав обратно в Город, я занималась, конечно же, ужасно интересной учёбой, вот только имела неосторожность влюбиться в своего опекуна. Как и положено по законам жанра – по уши. Никаких особенных эскапад я себе не позволяла по причине болезненной застенчивости и непрошибаемой невинности, только писала ему тайком каждый день письма, в которых было очень много литературы и очень немного собственно страстей, о которых я тогда имела, слава Богу, чисто книжное представление. Маркиз (до сих пор горжусь тем, что моя скрытность почти граничила с деликатностью) о письмах ничего не знал, равно как и о моих страданиях, и довольно охотно проводил со мной нечастое свое свободное время. То, чем эта мыльная опера закончилась, лучше всего расскажут письма. Упаси Боже – не стану приводить их тут все, только основные, исключительно ради того, чтобы ясно стало: я была в то время непростительно юной, непростительно романтической, непростительно наивной идиоткой.
…А теперь вот, в старости, думаю – может, Господь милостив настолько, что с тех пор изменилось не так уж много?..
Нет ответа.
Поэтому – письма.
1 письмо.
«– Знакомьтесь, маркиз – моя дочь, Зоринка Норенс. Зоринка… Маркиз де Ла Оль.
Ты сдержанно киваешь.
Пауза.
Я узнаю, замираю, вспыхиваю.
– Здравствуйте…
Сказав пару приличествующих случаю слов, отец нас оставляет –