начало песенки так:
Яблоки и груши, —
Зёрна очень горькие.
Вдовый девушку берёт —
Тяжело и горько ей.
Песенка была старая, Ева не раз слышала, как её тихо напевал троюродный дедушка Лазарь Наумович. Сама Ева идиш почти не понимала, хотя этот язык был очень похож на немецкий, который она недавно стала изучать с папой. И сколько ни спрашивала у взрослых, о чём поётся в песне, все почему-то смущались, сразу переводя разговор на другую тему.
А песенка была вот о чём. Это я перевожу для читателей:
Киснут вина, коль прогнили
Бочки деревянные, —
продолжал петь голос.
…Вдовый девушку берёт —
Девушка завянула.
И тут до Евы дошло, что это поёт домовой Гершель. Вот так удача! Она давно его не видела. Домовой был ростом с петуха, носил чёрную шляпу с большими полями, белую рубашку в красный горошек, жёлтый галстук, бриджи алого цвета; на его маленьких кривых ножках сидели остроносые чёрные туфли с золотыми пряжками, на левом плече висела дорожная сумка, набитая всякой всячиной, в руке Гершель держал деревянный кривой посох. Его старое сморщенное лицо обрамляла белая борода. Нос напоминал большую картофелину, на нём сидели очки; уши были врастопырку, глаза синие, как два василька и совсем молодые, а зубов у Гершеля было не больше пяти. Когда он говорил, то смешно шамкал и как-то виновато при этом улыбался – мол, извините, что так выгляжу, но ничего не поделаешь – уж любите, какой есть!.. Как рассказал Янкель-Сирота, жил Гершель в этом погребе среди бочек с соленьями лет сто, не меньше, и благодаря ему в доме царили тишь да покой. Потому что там, где не было домовых, добавил Янкель, как раз и случались погромы. А всё от того, что другие евреи, в отличие от бабушки Берты и дедушки Павла, не верили в домовых. Кто же будет охранять семью, если не домовые?!..
Песенка под полом звучала уже на два голоса, и второй голос Ева узнала сразу – это бабушка подпевала домовому:
Часто точит червячок
Яблоко красивое.
Вдовый девушку берёт,
А думает: фальшивая.
Ева тут же бросилась на кухню, где находился люк в погреб.
Айка начисто доела свою праздничную порцию, и теперь умывала нос и глаза чёрными мохнатыми лапами.
Крышка в погреб была уже открыта.
Ева встала на колени и, наклонившись к люку, наполненному тёплым свечным светом, крикнула:
– Ба, ты здесь?!
Песенка смолкла.
А в люке тут же показалась голова Берты:
– Доброе утро! А ты что тут делаешь?
– Тебя ищу, – ответила Ева.
– Лучше бы стол накрыла. Или забыла, что сегодня «чёрствые именины»? Иди, мэйдэлэ, готовь угощенья. У нас дорогой гость.
Из-под её подмышки показалось лицо крошечного старичка: уши врастопырку, белая бородой, глаза, как два василька.
– Привет, кэцэлэ! – (что значило: «кошечка») – сказал ей человечек