а их родных исполняла уверенностью и надеждой.
Керис вдруг живо вспомнила день смерти мамы. И тогда царил ужас и смятение, пусть лишь в ее сердце. И тогда аббатиса знала, что делать. Несмотря на помощь монахини, мама умерла, как умрут сегодня и многие раненые, но в смерти будет порядок, все возможное будет сделано.
Некоторые в болезнях призывали Пресвятую Деву и святых, но от этого Суконщица только еще больше волновалась, так как нельзя знать наверняка, помогут ли духи, услышат ли. Десятилетняя Керис понимала, что мать Сесилия не может помочь так, как святые, но уверенные действия монахини исполняли ее надеждой и смирением, принося душе мир.
Теперь дочь Суконщика стала частью свиты Сесилии. Не то чтобы она пришла к такому решению в результате серьезных раздумий, просто принялась слушаться самого решительного здесь человека, как люди слушались ее на берегу после крушения моста, когда, кажется, никто не знал, что делать. Уверенность и практичность настоятельницы заражали, и окружающие начинали действовать так же спокойно и разумно. В руках у Керис оказалась небольшая миска с уксусом, а красивая послушница по имени Мэр мочила в нем тряпку и смывала кровь с лица Сюзанны Чепстоу, жены торговца деревом.
Трудились без устали до самой ночи. День был длинным, и тела вытащили из воды еще засветло, хотя, наверно, никто так и не узнает, сколько человек утонуло, скольких отнесло течением. Не нашли Полоумную Нелл – вероятно, ее утянула на дно телега. По какому-то несправедливому стечению обстоятельств монах Мёрдоу выжил, лишь вывихнув щиколотку. Он, прихрамывая, тащился к «Колоколу» подкрепиться горячим окороком и крепким элем.
Лечение раненых продолжилось и ночью, при свечах. Некоторые монахини выбились из сил и ушли; других настолько ошеломили масштабы трагедии, что они ничего не понимали, все валилось из рук, и их отправили восвояси, но Керис и еще несколько человек работали до тех пор, пока не убедились, что ничего больше не могут сделать. Где-то около полуночи был завязан последний узелок на последней повязке, и Суконщица, шатаясь от усталости, пошла по лужайке домой.
Отец и Петронилла сидели в столовой и, держась за руки, оплакивали смерть брата Антония. Эдмунд то и дело утирал слезы, а Петронилла рыдала безутешно. Керис поцеловала их, но не знала, что сказать. Боялась, что, если сядет, тут же заснет, и, поднявшись по лестнице, легла на кровать возле Гвенды. Та спала глубоким сном измученного человека и не пошевелилась. Дочь олдермена закрыла глаза, тело ее устало, а сердце болело от горя.
Ее отец скорбел по одному человеку, а на нее давила тяжесть всех смертей. Девушка думала о погибших друзьях, соседях, знакомых, лежавших на холодном каменном полу собора, представляла себе горе их родителей, детей, братьев и сестер; ее будто накрыло черной пеленой, и Керис заплакала в подушку. Не говоря ни слова, Гвенда обняла ее и прижала к себе. Через несколько минут усталость взяла свое, и Керис уснула.
Она открыла глаза на рассвете и, оставив подругу, которая еще толком не проснулась, пошла в собор продолжать работу. Большинство раненых отправили