сложно упрекнуть – ведь их мышление формировалось в специфической обстановке советской действительности. Однако то, что руководители «Натива» не захотели и не смогли найти общий язык с приехавшими активистами, имело печальные последствия – возможность конструктивного диалога была утеряна. Более того, теперь выступления работников «Натива» воспринимались с недоверием и расценивались как попытки уклониться от открытой борьбы.
Вопреки мнению «Натива» и позиции израильского истеблишмента демонстрация состоялась. Довольно многие люди, главным образом студенты, поддержали эту акцию, видя в ней начало открытой борьбы за выезд евреев из СССР. Старожилы Израиля также присоединились к демонстрации, которую частично финансировали сторонники ревизионистского движения. Позже выяснилось, что Илья Рипс поджег себя в знак протеста против вторжения в Чехословакию и вне всякой связи с борьбой за репатриацию советских евреев. Однако это уже не могло повлиять на решение о проведении демонстрации. Демонстрация сыграла свою роль и подвигла определенную часть израильтян, среди которых было много молодежи, на участие в борьбе за выезд евреев из СССР. Что же касается Ильи Рипса, то через несколько лет он вышел из психиатрической лечебницы, репатриировался в Израиль, окончил математический факультет университета, стал религиозным ортодоксом и опубликовал несколько книг по еврейской теологии.
Этот случай научил меня с осторожностью подходить к трактовке, казалось бы, очевидных фактов, даже когда на первый взгляд кажется, что они полностью вписываются в принятую концепцию. Мне претил подход, при котором правда не имеет значения, а фактами манипулируют в зависимости от целей и задач. Я видел в этом советский, большевистский подход и считал, что мы приехали в Израиль не для того, чтобы строить здесь большевистское государство и внедрять большевистские методы с израильским акцентом. По сравнению с остальными у меня было преимущество. В тот период евреи, в том числе активисты и узники Сиона, приезжали в Израиль в рамках объединения семей. Активисты занимались сионистской деятельностью, но не открытой борьбой за выезд. Истеблишмент и «Натив» пытались спорить с активистами или опровергать их претензии, возражая: «Там вы сидели тихо, не делали ничего из того, что вы требуете сейчас от нас. Вы уже здесь и можете себе позволить делать и говорить все, что вздумается, но вы подвергаете опасности тех, кто остался там. Так что ваше поведение безответственно». Мне никто не мог сказать ничего подобного. Я был первым и до определенного момента единственным, кто открыто боролся за выезд в Израиль, находясь еще в СССР, и смог выехать. Вся моя семья осталась в Советском Союзе, я рисковал собой и был готов рисковать своими близкими. Поэтому со мной было трудно спорить, когда я приводил аргументы в пользу открытой борьбы, и я использовал свою личную историю как доказательство того, что открытая борьба за выезд наиболее эффективна.
Единственное,