лететь в Сибирь, на Петровский завод. Там отливались цилиндры для первого Дальневосточного парохода, которые я должен был осмотреть и сопроводить до места назначения. Стоит ли говорить, с каким нетерпением я дождался дня, когда веселая тройка помчала меня в мороз, навстречу приключениям и первому настоящему делу!
В открытой кибитке было ужасно холодно, но радость костром согревала мое сердце. Попутчиком оказался пьяница, который постоянно спал и зычно храпел, несмотря на снежную пыль, полностью покрывавшую его лицо и одежду. Иногда он сверкал в лучах яркой луны, будто странный ледяной божок… Спутник проспал Нижний и Казань, а дальше, слава Богу, я поехал один. Одному мне почему-то всегда было приятнее… Я дремал, или думал, и никто не мешал мне, ни единая душа, лишь напевал что-то под нос ямщик, и небо наблюдало за мной, то хмурясь, то усмехаясь.
Небо я больше любил ночное, когда можно разглядывать созвездия, и солнце не слепит взор. Звезды дружными стаями провожали меня, а я старался их тщательно запомнить, чтобы потом приветствовать по возвращению… Иногда я вел с ними мысленные диалоги, спрашивал – что ждет меня впереди? Так и ехали мы, в неслышных разговорах и полудреме… Но хуже всего бывало на рассвете, когда говорить уже не с кем, предутренний холод не дает спать, а глаза с натугой выискивают спасительный дымок ближайшей станции. Подкатишь, бывало, к такому пристанищу с надеждой, зубы стучат, а смотритель еще дрыхнет, сволочь, самовар холодный – и несешься дальше по перегону несогретый, чтобы времени не терять…
В Томске, где когда-то заправлял мой отец, я никого не знал, кроме богатого воротилы Асташева. Пришлось остановиться у него… Дом у Ивана Дмитриевича был барский, и приняли меня от души, но задерживаться я не стал, лишь только переночевал, и спешно полетел дальше на восток… Душа-то радостно полетела, зато тело застряло: прошли сильные бураны, и дорогу до Барнаула основательно завалило снегом. Пришлось пересесть на узкие пошевни. Наши лошади шли гусем, похрапывая от натуги и медленно меся глубокий снег, верстами изводя меня неторопливостью дыхания… В итоге доехали мы лишь к рассвету четвертого дня, и дом maman я отыскивал в темноте. Когда я вошел, все еще спали, но я не решился будить домочадцев. Блаженно растянулся на диване в гостиной, у еще теплой печки, и тут же уснул, как мертвый…
Утром легкие поцелуи сестер привели меня в чувство… Я сразу понял, что наконец-то я дома, в кругу самых близких, хотя ютились они в старой съемной квартире. Все, что оставил отец, семья решила потратить на постройку собственного дома, которая длилась уже второй год. Поэтому жили мои женщины тесно и небогато, но как же все-таки было здесь хорошо… Я очень хотел им помочь, однако что могли значить несчастные триста рублей, выданные мне на дорогу! Тут нужны были многие тысячи…
Родные порхали надо мною весь день, и я, раздувшийся от важности, в офицерском параде, лениво отвечал на вопросы,