престарелых,
теперь она встречала меня то в халате, то лёжа в постели,
то позабыв надеть зубные протезы работы покойного мужа,
узнавала, что сегодня четверг, лишь по моему приходу,
её русский всё реже перемежался певучим идиш,
а её девочки – одной хорошо под, другой за семьдесят,
которых она вырастила одна
под колыбельный грохот войны,
в самом начале убившей их отца,
за которого вышла в шестнадцать,
предпочитали ещё думать, что мама просто не хочет.
Поэтому о жизни и смерти
она говорила только со мной.
Пусть бы, она говорила, бог услышал меня, нивроко,
и не мучал – за что меня мучать так долго?
Если бы вы меня правда любили,
то помогли б умереть».
Неужто, спрашивал я,
вы хотите с того света видеть меня в тюрьме?»
Нет, отвечала она, но больше я так не хочу».
Однажды пришёл, а она в коме.
Подумал, что бог услышал её просьбы
и хочет забрать во сне.
Богу богово, а медицине удалось её откачать.
Правда, глаза стали плóхи.
Теперь её дом – постель.
Её девочки приезжают с бульоном,
всё уже понимая,
но – должны же мы делать хоть что-то…
Я приезжаю по четвергам.
Она витает во сне между этим миром и тем.
Беру за руку, что-то говорю или просто молчу.
Она открывает глаза:
«Это вы? Значит, сегодня четверг.
Я знала, что вы придёте».
Она уже не зовёт смерть,
ибо спит с ней в обнимку.
Она говорит мне об этом.
И я, чтоб не сорить словами,
поглаживаю её руку,
а она жалеет детей,
которые так устали
возиться с её затянувшейся жизнью,
и сама она тоже устала.
И наступает четверг,
и я прихожу снова.
Пока прихожу…
А она всё дальше и дальше.
И голос всё тише и тише.
Кораблик её души уплывает туда,
где за горизонтом
океан этой жизни впадает в небесные веси
и растворяется в них.
Её муж незадолго до смерти сказал ей:
«Не волнуйся,
если на том свете мне будет плохо,
я возвращусь».
Но он пока не вернулся…
«Душа со временем черствеет, словно хлеб…»
Душа со временем черствеет, словно хлеб,
стучит в суме ветшающего тела.
Уж сколько стрел Амура об неё
сломалось – ни царапины на ней.
Какие зубы искрошились в пыль!
Какие пули сплющились в лепёшку!
А помнишь, как была она свежа
и корочка хрустящая дышала,
а мякоть пахла и ласкала губы?
Она была отзывчивее эха,
в ней набухала счáстливо слеза
и грелся вечерами ум холодный.
Она не уставала удивляться
простым вещам и торопилась жить,
и чувствовать спешила,
и умирала,