специально для того, чтобы заткнуть за них записки, открытки, маскарадные маски, новогоднюю мишуру и высохшие полевые цветы. На столах царил форменный бедлам: там теснились сахарницы, маслёнки, нарезанный и обкусанный хлеб, раскрытые коробки шоколадных конфет, чашки с недопитым чаем; взгляд вылавливал стайки ажурных серебристых подстаканников, горы блюдец, тускло-зелёный графин с отколотым куском фигурной пробки в узком горлышке, смятые, пожелтевшие от старости салфетки, ворохи газет, почерневшие ножки цветов в тусклой от пыли стеклянной вазе…
Тут вагончик нырнул в подземелье, и больше Жанна ничего не видела. Она почувствовала сырость; где-то в глубине звенела капель. Вагончик двигался к воде.
1.
Жанна открыла глаза. Новое видение, хоть и не походило на эпизоды из чужой жизни или чьи-то сны, отчего-то показалось ей небессмысленным; по ощущению, она таки нащупала что-то важное, что-то, имеющее отношение к духовной реальности всей расы, но перевести эти образы на язык обычного мира казалось невозможным. Вроде бы что за сложность: сидеть в полудрёме и размышлять, но Жанна чувствовала усталость, словно все силы её организма испытывали предельную нагрузку. Она проверила кристаллы: по счастью, всё записывалось, движение альрома оставляло след, по которому впоследствии можно будет вернуться… но сейчас хотелось отдохнуть. Выйти на природу, прогуляться по крепостным стенам или в садах возле замка, на которые Жанна привыкла не обращать внимания, слишком занятая своими исследованиями… Ей впервые пришло на ум, что земной мир не так уж бесполезен.
1
Иногда она жалела, что лишена дневного светила. С детства у неё сохранилось ощущение, что когда-то и она, и другие, ей подобные, жили в мире, полном света, гораздо более изобильного, чем здесь. В мыслях людей, работавших на природе, днём, когда сияло солнце, Жанна видела густой летний зной, бледные соцветия дикого винограда, наполнявшие воздух тяжёлым ароматом, и чувствовала, что когда-то и у неё было родина, более лучезарная, более цветущая, которой теперь лишены все, вынужденные скрываться во мгле, в заточении людских предрассудков. Она давно оставила попытки поговорить об этом с отцом или ещё с кем-то из ныне живущих кэлюме, но мысль о временности и какой-то искусственности настоящего положения вещей была Жанне привычна – что по здравому размышлению трудно было бы объяснить.
Она редко показывалась на шумных празднествах, в последнее время вообще избегала сородичей, но ей не удалось бы смешаться с толпой, даже если бы она пыталась. Виной ли тому её происхождение или, как (по крайней мере вслух) считал отец, вредный характер, Жанна отличалась от других кэлюме даже внешне. Если она не применяла гипноз, чтобы ввести свой облик в традиционные человекоподобные рамки, то её светимость цвета тёмного серебра напоминала разлитые в воздухе густые потёки блестящей