глупое животное. Его нужно было вести по борозде на поводу. Это делали мы, ребятишки, а распашкой управлял взрослый. Летом все ходили босиком, и волы часто оттаптывали нам ноги, сдирая кожу до кости.
И вот приходилось – поросёнка в мешок, мешок на плечи, и идти пешком на базар. Хрущёв на XX съезде КПСС говорил: «Сталин считал, что колхозник продаст курицу и рассчитается с налогами».
– Дед, вот ты говоришь, что вы голодали; есть было нечего, а пить было что – самогон.
– Да, несмотря ни на что самогон гнали, переводили на него продукты.
– Из чего, из сахара?
– Сахара в ту пору мы вообще не видели. Я, наверное, в пятом классе только узнал, что есть на свете сахар. Самогон гнали из свёклы или из пшеницы. Самогон был универсальной валютой, средством расчета людей друг с другом за работу и услуги. Денег не было, рассчитываться было больше нечем. Помню, как проходили тогда застолья. Гости садились на длинных деревянных лавках за стол. Был самогон – большая сулея (бутыль) мутной жидкости, была нехитрая закуска, но стакан был один, вилок не было. Один выпивал, наливали другому, и так далее. Пока стакан доходил до последнего участника, первые уже съедали половину закуси и готовы были затянуть песню.
– Ну что ж это за жизнь? Почему вы не плюнули на всё это и не ушли в город?
– Потому что колхозники были практически крепостными крестьянами. Паспортов у них не было, и если председатель не отпустит, не даст справку, никто никуда не уедет. А председателю было категорически запрещено отпускать кого бы то ни было.
Вот так и жили, много всего было, но обо всём не расскажешь.
– Дед, вот ты постоянно говоришь, что у каждого события есть две стороны – хорошая и плохая. Про плохую сторону военной и послевоенной жизни ты рассказал, а что же в этом было хорошего?
– Хорошего мало, но эти трудности и лишения воспитывали людей, меняли их, делали добрее, отзывчивее. Беда заставляла людей быть сплочённее, приходить на помощь, кому она требовалась, быть честнее и бескорыстнее. В деревне дверь дома никогда не запиралась на замок, была просто какая-нибудь защёлка, задвижка, чтобы ветер не открыл, да чужая собака не забежала.
– Дед, а как вы учились, какие были учителя? Кто мог согласиться работать в такой глуши и нищете?
– А согласия ни у кого не спрашивали. После окончания института всех направляли туда, где они были нужны.
До восьмого класса я учился в своей деревне. Ничего не было. Не было учебников, не было тетрадей, чернила делали из сажи или из красной свёклы, писали на газетах. Правда, скоро всё начинало налаживаться. Появились тетради, чернильный порошок, учебники – один на несколько учеников.
Учителя были разные, хорошие тоже были. Мой первый учитель Михаил Спиридонович запомнился мне на всю жизнь. Как учитель он был, наверное, неплохой. С войны он вернулся израненный и с истрёпанными нервами. Он был страстный садовод и нас стремился сделать юными мичуринцами, помогал прививать саженцы, на пришкольном участке выращивали картошку,