о еде, я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Из нашей палаты выглянула Раиса Алексеевна:
– Анечка… вы здесь?! На ужин пойдём?
– Нет, Раиса Алексеевна, я не пойду…
– Ну, давай, я возьму тебе, а если попозже тебе захочется поесть – разогреем в микроволновке…
Я с трудом сдержала себя, зажала рот, чтобы из меня нечаянно не сфонтанировало содержимое меня же, и быстро пошла в сторону туалета. Я чувствовала, как Мира и Раиса Алексеевна смотрят мне вслед…
Всю ночь там и просидела.
Сильно болела печень. Я теперь чётко знала – где она находится, и даже могла ощупать её контуры. В два часа ночи, когда уже совсем было невмоготу терпеть – написала сообщение Гале в Питер. Галя, как будто ждала, и ответила сразу. Мы переписывались часа три. Она сообщала мне, что нужно сделать, чтобы убрать боль. Легче всего становилось, когда я представляла, что «беру» свою печень в руки и прополаскиваю её в проточной прохладной воде. А когда я вставляла её на место, нужно было её немного согреть. На батарее туалета я грела небольшое полотенце и прикладывала на подреберье. Совсем уже под утро, измождённая, трясущаяся, поплелась в палату. Раиса Алексеевна спала, свернувшись калачиком – «как ребёнок», подумала я. Мне бы тоже вот так свернуться, но не давал это сделать бандаж, который нужно было носить после операции ещё минимум пять месяцев.
Часа через два в палату заглянула санитарка и, увидев, что мы ещё спим, или делаем вид, что спим – тихо прикрыла дверь.
Эта больница меня ещё раз удивила деликатностью персонала. Ни в одной больнице ранее я не наблюдала подобного. Утро там везде начиналось с громкого включения света, звона градусников, громыхания ведра моющей полы санитарки…
Здесь жила тишина. Она здесь полноправно жила. Может, потому что все, кто находились здесь – уже не совсем жили, а доживали. Глупая мысль. Но она, эта мысль, там приходила много раз. В воздухе, который тоже как будто перемещался на цыпочках по коридору, уводящему в палаты, кажущиеся такими одинаковыми, и мы в них все одинаковые, с одинаковой бедой, с одинаково лысыми головами, – царило спокойствие, и только изредка слышались то стоны, то крики.
Около девяти утра позвали на анализ крови. Раиса Алексеевна сказала, что если СОЭ в анализе будет «два», то домой отпустят, а если ниже, то будут поднимать уровень лейкоцитов.
У меня сработала защита организма – анализ пришёл с желанной двоечкой, а это значило, что завтра отпустят домой, и через двадцать дней – вторая химия.
Днём стало полегче, меньше тошнило, и как-то сами собой написались строчки текста, как молитва к небесам, как просьба: «Сегодня ангелы, слетались ангелы, Погоду лётную назначил Бог. И пели ангельски, смущаясь, ангелы, И подпевали мы им, кто как мог. Мы подпевали им, лежали ровненько, В нас капли капельниц смывали смерть. Пой, ангел, родненький. Пой, ангел, родненький, Ведь ты же знаешь „что“ сегодня петь. Ведь ты же знаешь, как сказать Всевышнему! На самом краешке надежды свят Твой голос ангельский,