оставалась девочкой крупной, даже чрезмерно. Ростом за сто семьдесят, широкоплечая и настолько же широкобедрая, с крепкой большой грудью, она нисколько не стеснялась носить каблуки, и ее огромные, сорок первого размера туфли походили на две подводные лодки. Свои жесткие темные волосы, которые несколько смутили в первом классе ирочкиных родителей, она отрастила до пояса и приобрела привычку хватко наматывать свой конский хвост на увесистый кулак. Словно в контрасте с Ирочкой, кожа Марины казалась смуглой, а черты ее живого лица хоть и были четкими и ровными, но все на этом лице было словно бы великовато.
Мальчики обходили стороной обеих – и хрупкую аристократку Ирочку, и громогласную и уверенную Марину. Впрочем, непопулярность никогда не мешала им влюбляться в киноактеров (при этом всегда в одних и тех же), открытки с которыми они собирали с третьего класса, и мечтать о будущих детях, коих, по уговору, у каждой должно было быть как минимум двое.
Конец мечтам пришел после сочинения. Когда объявили результаты, вместо обязательной и ожидавшейся пятёрки Ирочка вдруг увидела напротив своей фамилии четверку. Хрупкие ножки едва удержали ее, а уже в следующее мгновение Марина, уже нашедшая свою пятёрку и быстро оценившая ситуацию, шептала ей в ухо:
– Нормально-нормально, Ир, не бойся, следующие три сдашь на пятерки – и все будет нормально.
Вступительный балл на престижный факультет журналистики был тогда девятнадцать, так что надежда и действительно была. Но четверка эта сильно сбила все планы – этого от безоговорочно грамотной Ирочки с наследственно-филологическими склонностями (мама работала редактором в издательстве) никто не ожидал, скорее боялись за Марину, которая то и дело забывала в сложных предложениях запятые, да и стиль ее сочинений иногда был просто удручающе детским.
После неудачи с сочинением все пошло лучше – с двух следующих экзаменов, истории и устной литературы, на двоих они заработали четыре пятерки. А вот с английского Ирочка вышла зеленой. Марина, которая всегда ходила сдавать первой и уже дожидалась Ирочку возле двери, поняла все моментально. Ни слова не говоря, она сгребла свою молчаливую и словно онемевшую подругу в охапку и выволокла ее на улицу. Ирочка все молчала, и лишь из глаз ее безостановочно текли ручьи слез – Марина всегда удивлялась, насколько красиво ее подруга умела плакать – ни красного носа, ни соплей, а лишь прозрачные ручьи чистейших слез, которые делали ее огромные голубые глаза еще прекраснее.
Оставив притихшую Ирочку на скамейке в сквере и взяв с нее слово, что та никуда не уйдет (Ирочка лишь слабо склонила в ответ голову), Марина тяжело и совсем неженственно побежала обратно – в приемную комиссию, узнавать.
Именно она, Марина, и узнала первой про «кандидатство», а позднее эту информацию подтвердил и ирочкин отец, который назавтра, взяв на работе отгул, отправился