носило печать какого-то непостижимой, нечеловеческой безмятежности. Что и говорить, отцу виртуозно удавалось производить впечатление, прямо противоположное тому, чем он был в действительности. Чтобы подобное всеобъемлющее лицемерие нисколько не тяготило, надо обладать бесстыдством в высшей, никакими средствами не измеримой степени; лживость, черствость и безграничная самонадеянность были в его природе.
За блестящей и непроницаемой стеной всеобщего поклонения и восхищения отец вел совершенно противоестественную жизнь, истоки которой гнездились в скрытых свойствах его натуры. Удовлетворения своим врожденным порокам он искал инстинктивно, но последовательно и непреклонно, подчиняя все свои действия главной цели, которую, пожалуй, никогда до конца не осознавал и не формулировал для себя. Несмотря на формально освоенное искусство поддерживать гладкую светскую беседу, отцу вообще не свойственно было о чем-либо рассуждать, а размышлял он только непосредственно насчет решения возникавших перед ним практических задач. Словам он придавал значение постольку, поскольку они позволяли произвести нужное впечатление на собеседника; вообще же отец считал общение не лишенным смысла только в том случае, если он приказывал, а ему подчинялись. Добродетели, которые он имитировал на публике, также не представляли в его глазах самостоятельной ценности; отец заботился о поддержании выгодного имиджа исключительно в целях личного удобства.
Тасманов не слишком задумывался над целью своей жизни, но я, зная его, могу сказать, что глубинным, определяющим свойством его противоречивой натуры была жажда преображения, стремление выйти за пределы своих возможностей, превратиться в неизвестно что – во что-то другое. Его преследовало желание совершить ради этой цели нечто чудовищное, извращенное, переступить через все мыслимые запреты, разрушить все, что может оказаться свято. Отцу абсолютно чуждо было осознание своего «Я», страх утратить свою индивидуальность, свою жизнь. Наверное, в этом была какая-то непостижимая самоуверенность и цельность, или, быть может, своего рода безоговорочная вера в Бога – в то, что какая-то неведомая сила всегда спасет и все простит, – в общем, в характере отца было что-то мистическое, неразгаданное. Матка называла его «Причудник», и, думаю, это было удивительно точное определение.
По-видимому, свидетельством об одном из ранних проявлений истинного характера отца является запись, сделанная для очередной из биографических книг, но не вошедшая – вероятно, по воле Тасманова – в печатный вариант. Материал, собранный биографом, сохранился в нашем архиве, поэтому я могу привести здесь диктофонную запись с рассказом бывшего одноклассника отца о любопытном случае из детства.
Расшифровка аудиофайла:
– Конечно, я помню Глеба… Что именно запомнилось?.. Ну, даже не знаю… Вообще-то