из Тиринфа о том, что к нему приносили младенца, в котором он узрел сына бога.
– Хм… Ну что ж, давай принесем жертву и вопросим его. Ну а сам-то ты что думаешь об этом мальчишке?
– Ну телом он – сущий бог, а так… что сказать… мальчишка пока. Ну так и про Зевса говорят, что когда-то, родившись, он кричал так, что куреты вынуждены были заглушать его плач, гремя своими доспехами.
– Согласен. Ладно, Телеф, приходи на обед. А с Гераклом будем потом разбираться.
Отобедав вместе в доме Феспия, остаток дня все провели в отдыхе. Солнце садилось за Геликон и золотило окрестные горы. Когда Феспий вышел в свой сад, золото сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее стало сменяться пурпуром. Неутомимые цикады еще не очнулись от зимнего сна, и поэтому было удивительно тихо. Как всегда осторожный Телеф, попытавшийся, не нарушая тишины, приблизиться к другу, порядком напугал его.
– Ах, это ты, Телеф… А я уж думал, это нимфы затевают со мной игру… – сказал Феспий, продолжая смотреть на багровеющий Киферон.
– Ты что же, боишься нимф, Феспий?
– А ты что, друг мой, хочешь сказать, что видел хоть одну нимфу?
– Нет… видеть, не видел, конечно… Мне кажется, глазами их вообще нельзя увидеть. Их можно только почувствовать…
– Как? Чем?
– Да всем телом… лицом, руками, ногами, всем, к чему ты дашь им прикоснуться.
Фсепий усмехнулся.
– Не знаю, Телеф. Мне в таком случае ближе ласка моих женщин: все так же как ты говоришь, только их еще и видно, – ненадолго наступило молчание. Закат постепенно угасал.
– Впрочем, знаешь, – продолжал Феспий, – мне иногда нравятся твои речи. Хоть я их редко когда понимаю, но в них на все какой-то другой взгляд.
Феспий снова поймал себя на мысли о том, насколько ценен для него Телеф. Ему, да и всем в его небольшом окружении, Телеф казался крайне необычным человеком. Он был и вправду из тех, кого, узнав поближе, многие люди многозначительно произнесли бы про себя: «да… внешность обманчива». Его худое лицо и от природы тонкие руки и ноги производили впечатление болезни. Однако, на деле он был уж точно не слабее среднего фиванского воина и имел к тому же удивительно меткий глаз. Феспий очень рассчитывал на то, что именно его, Телефа, стрела сразит в ближайшие дни киферонского льва. Телеф имел дар прорицателя. Сомнению этого не подвергал никто в окружении Феспия, ему доверяли. Однако, незнакомцу при общении с ним могло бы показаться, что Телеф как будто бы слишком служил богам и почти совсем не заботился о людях. Выражалось это в том, что он был чрезвычайно скуп на проявления чувств, никого никогда и ни в чем не хотел убедить, говорил только самое необходимое. На деле ему представлялось, что долг его – сообщать людям волю богов, и потому все собственные переживания он оставлял при себе в угоду кристальной ясности. А переживал он, быть может, много глубже других, ибо временами не с чужих слов, а сам прикасался к исподней сути вещей, а этого прикосновения, он был убежден, никакими словами передать нельзя было. Повторяя все это в очередной раз у себя в голове, Феспий вспомнил о деле.
– Кстати, Телеф,