могиле оказалось разбитым, погребение раскопано, а следы, от которых разило тленом, вели к старому камню за оградой кладбища. Земля там была рыхлой, но никто так и не решился раскопать могилу самоубийцы, чтобы проверить, лежит ли там тело той, кто стала его посмертной женой…
– Ох и горазд же ты языком плести, – с некоторым презрением произнесла я, не дав Харлю начать третью историю о рождении господина Огасто. – Не трудись, я и сама таких баек сочинила добрую сотню в обмен на обед или ужин у случайного костра. Расскажи-ка лучше, давно ли за его светлостью водятся странности, о которых все говорят? Правда ли то, что его одолевают приступы душевной болезни?
Мальчишка принялся морщить лоб, припоминая.
– Сказать по чести, в те времена, когда господин Огасто прибыл в Таммельн, наша семья не так уж часто бывала во дворце, не по чину нам это было, – ответил он неохотно. – Матушка извелась вся, чтобы попасть в свиту ее светлости. С госпожой Вейденой прибыли несколько столичных дам, но разве для королевской дочери этого достанет?.. Все семейства Таммельна, считавшие себя благородными, едва не передрались, когда предлагали своих дочерей в наперсницы новой герцогине. Но к тому времени, как мы с матушкой обжились во дворце и осмотрелись, господин Огасто уже начал хворать, хотя о том поначалу и запрещали говорить. Слыхал, что он с первых дней повел себя нелюдимо, точно не сам выторговал для себя Таммельн. Вот и вышло, что у госпожи Вейдены есть свой двор, к ее светлости все горожане идут со своими бедами, а его светлость лишь со своими наемниками ведет беседы да вполуха слушает отчеты управляющего, точно ему нет никакого дела до своих владений. Приступы его в тайне держать не вышло, вскоре уж все в округе знали, что рассудок господина Огасто помрачен. Да он и сам о том знает – прячется от всех, молчит, а затем выходит из своих покоев, будто из могилы подымается.
– Из-за чего же приключилась его болезнь? – задумчиво спросила я, не ожидая, что на этот вопрос мне кто-то даст ответ, однако Харль с готовностью принялся рассуждать:
– Быть может, старой каменной пыли надышался – она, поговаривают, раньше многих с ума свела. Дворец-то построен на камнях, которые остались еще от эльфов, и как ни бились чародеи – а в старые времена их множество здесь водилось, и преискусных! – вредное колдовство из подземелий так и не вывели. Если в самую короткую ночь года положить себе в башмак веточку зверобоя, перо ворона и коготь черной кошки, а затем спуститься в старые переходы, что под землей, то можно увидеть, что одни камни под ногами серые, обычные, а иные с нанесенными знаками. Если с такого меченого камня соскрести чуток плесени, высушить ее и затем подмешать в питье человеку, тот непременно сойдет с ума. Потому-то слуги и не хотят спускаться в подземелья: к ноге эльфийская магия пристанет, позабудешь перед своим порогом ноги вытереть, да и внесешь непотребство в свой дом! А господин Огасто частенько спускается вниз, чтоб посмотреть на своего пленника…
– На чудовище? – скривилась