ей Лак.
– Знаю, – сказала Она. – Иди, я потру тебе спину.
Он послушно сел рядом.
– Ты понимаешь, о чём я?
– Думаю, да.
– Они приходят за советом и всё делают по-своему. Они многое знают лучше нас…
– а то, что не знают, должны узнавать сами…
– Я чувствую себя старым кострищем.
– Хочешь, я разожгу былые угли? – Одна её рука легла на его шею, а другая шершаво и тепло пошла к животу. Он перехватил эту руку, остановил, стал тереть, словно пытаясь соскрести морщины, мозоли, вздутость вен.
– А ты? Ты как?
– Я тоже… Они несут мне свои новости, переживания, жалобы друг на друга, восторги и фантазии. А потом вдруг уходят и забывают надолго. Я как дерево, которое всегда должно быть на месте и кивать, слушая их.
Они помолчали, прислушиваясь к тому, как тоска превращается медленно в нежность. Потом Он обнял Её.
Старческая нежность не рождает детей, только тишину и покой.
– Доброе утро.
– Вчера ты уснула, а я думал: может нам умереть пора?
– Сдаешься?..
– Пап…!!? – Дан вернулся с ночной рыбалки.
Она не сдерживала улыбку:
– Вот тебе и ответ. Это я уже не могу гладить его перед сном. А ты ещё очень нужен ему.
Она посмотрела, как пряча радость за степенностью, Лак взялся за ремонт снасти с сыном, и поняла, что кокетничает. Пропадающий сутками их младший всё ещё был ребёнком, нуждающимся в её вареве, ласке, строгости, поддержке.
А её дочери? Они смотрят на неё со страхом и любопытством. Как когда-то, готовясь заводить детей, поглядывали исподволь на то, как она, справляется? Придёт время и им быть старухами. Если она не решит эту задачу: как? Им будет ещё страшнее. Они рожали детей, потому что смогла она (не громко ли сказано? ну, пусть – отчасти…), переносили их болезни и смерти, свои страхи и недомогания, трудности и просто капризы мужей, с надеждой оглядываясь на её «стойкость». И ещё они ценили радости, распределяли счастье как урожаи, пели и плодили нежность, как делала она и лучше. «Если я уйду, лучше кого им быть?.. Попробую ещё, что я теряю…»
«Да, а что, кстати, попробую?» – снова начала думать она, уже помешивая рис. И Лав сказала своей старой деревянной ложке:
– Попробую быть счастливой.
Ложка не ответила, Но Лак, оказавшийся рядом, ответил:
– Давай, я тоже ещё…
– Ну, вот теперь, пожалуй, пора, – сказала Ла…
Последние звуки их имён пропали во времени, они оба теперь звались Ла. Ей нравилось.
Пропала вся жёсткость, напряжение, осталось открытое и простое, напеваемое прыгающей вокруг ребятнёй. Ему было всё равно. Он много болел и был сосредоточен на том, чтобы меньше забывать и понимать, как меняется мир, сохраняя вовлечённость в него. Уставая от этого, он просто плёл сети или уходил в какие-нибудь раздумья, разглядывание рисунков механизмов для мельницы и оттуда в тихий стариковский сон.
– Теперь,