– краса русская, глаза звёздами блестят, уста как утренние розовые лепестки, коса на голове аппетитным караваем уложена. Стоит и переминается с ноги на ногу в своих туфельках-лодочках – холодно.
Андрюша и Катюша посмотрели прямо в глаза друг другу, их дыхания морозными облачками соединились в одно, и одна мысль на двоих возникла в морозном воздухе.
– Жди меня, я… – не договорил Андрюша, сорвался с места, только скрип снега под ногами послышался издали. Вернулся через две минуты, неся с собою чистый холст на раме и грифель.
Они снова встали вместе, Катюша взяла левую руку Андрюши, в другой же он держал уголь. Так они и отражались – юнец, наполовину заслонённый холстом, и девушка в дорогой лисьей шубке, нежно прислонившаяся к нему.
Через полчаса наброски были завершены, и хлюпавшая носом, но счастливая Катюша убежала пить горячий кисель. Андрюша же завершил работу в мастерской, явив миру единственный оставшийся автопортрет художника.
Арманов, разумеется, увидев сие действо, отвесил оплеуху Андрюше, кинул холст под ноги сторожу Тимохе и приказал постелить в будку полкана. Тимоха, знамо дело, был не настолько пьян, чтобы выполнить приказ, и когда Арманов одумался и приказал принести портрет обратно, тот был доставлен в целости и сохранности.
Дома этот позор фамилии купец не оставил, и на аукционе он ушёл с молотка за десять тысяч.
И еще десятки, десятки натюрмортов, пейзажей и портретов, сложившиеся в сотни, вывел Андрюша в свет краской и неутомимым светочем жизненной силы. Усадьба уже была усеяна картинами, как весенняя поляна подснежниками. Не найти было и стены обитой али голой, где не висела бы в грубой рамке чья-нибудь гордая образина или призывно-зелёный арбузный бок.
И неведомо, сколько ещё дешёвых или гениальных панно, пастелей и пейзажей Тимоха прибил бы сапожными гвоздями к стрехам или тканым обоям комнат, кабы не проезжал через город старый добрый поставщик Арманова, знаток турецкого оружия некто барон Кольмар Вильгельм Леопольд фон дер Гольц.
Прусская натура, длиннолицый сухощавый фон дер Гольц вошёл в услужливо открытую перед ним дверь и, протянув вперед трость слоновой кости, отодвинул с пути ошалевшую Марфушу с хлебом-солью на вытканом рушнике. Подошёл к распахнувшему руки Арманову, и они обнялись, крепко хлопая друг друга по спине.
– Хороший у тебя дом, майн фройнд Пётр Алексеич, а прислуга у тебя ни к чёрту. Зачем не порешь нещадно? – Гольц неплохо говорил по-русски. В своё время он получил образование в Военной Академии, и опять-таки служил в военно-историческом отделе Большого Генштаба. Войны прусские были обширны, и лакомым кусочком всегда была Россия-матушка с её лесами да богатыми залежами, привычными к работе мужиками да красавами-дивчинами. Учили русскому наречию пруссаков, учили нещадно.
– Вильгельм, дорогой, – развел руками Арманов, – так ведь русский мужик, он что? Только тронешь его розгой, а он уж и стоять не может. Вот, страдаю, страдаю…
Фон дер Гольц заехал в город