роста, как вы.
Узбек довольно улыбнулся. Он питал слабость к комплиментам, даже слыша их многократно, он не переставал получать от них удовольствие.
– Ты оправил еще письма к мамлюкам моего отца? – спросил Узбек.
– Да, атабек, но все сроки вышли, а они продолжают отмалчиваться.
– А ведь они клялись моему отцу перед его смертью, что будут защищать его детей, – с горечью произнес Узбек. – Верно сказал поэт. «Обещания сияют, как мираж в пустыне безлюдной. И так изо дня в день и из месяца в месяц.»
– Увы, мой господин, от бывших рабов и разбойников трудно ожидать порядочности.
– Почему ты называешь их разбойниками?
– Потому что они таковы по своей природе и в этом качестве были необходимы вашему отцу, Но они были его рабами. То есть разбойниками они и остались, но они не ваши рабы, их господин умер, – довольно резко сказал вазир.
Атабек удивленно взглянул на него.
– Мне неприятно это слышать.
– Это правда.
– Что сейчас происходит? – после недолгого молчания спросил атабек.
– Где?
– Вообще, везде?
Хорезмшах шаг за шагом захватывает вашу страну.
– Сегодня ты не щадишь меня, Рабиб, – укоризненно сказал атабек.
Вазир опустил голову. Узбек долго молчал, глядя на равнину, затем с грустью произнес:
– Земля принадлежит Аллаху: Он дает ее в наследство кому пожелает из своих рабов, и отнимает, когда пожелает. – Затем добавил: «Если Аллах пожелает чего-нибудь, то он подготавливает и причины».[60]
– Философский взгляд на жизнь самый правильный, – заметил вазир. – Твои слова, повелитель, внушают уважение.
– Поэтому, – оборотясь, весело сказал Узбек, – давай-ка, проведем с пользой остаток дня. Пришли-ка ты мне танцовщицу и музыкантов, и сам приходи, повеселимся, вина выпьем.
– Атабек позволит мне завершить начатые утром дела? – спросил вазир.
– Конечно, позволит, – согласился Узбек, – дело на безделье не меняют. Иди, занимайся, приходи, когда освободишься.
Вазир поклонился и ушел. Атабек задумчиво смотрел, как он спускается по крутой лестнице со стертыми за многие годы ступенями. Произнес вполголоса: «Как лют разбойник мой. Я – словно крепость, он метнул в нее огонь, и мой напрасен стон[61]. Затем неторопливо прошелся по стене. У угловой бойницы стояли двое дозорных, которые распростерлись ниц при его появлении. Узбек вернулся в свою комнату. Через некоторое время появились танцовщицы. Их было трое, одна держала в руках бубен, другая чанг[62], третья танбур[63]. Но Узбек уже не хотел веселья, печаль овладела им. Вошел слуга, держа в руках огромный поднос с вином и снедью.
– Какой танец нам исполнить? – спросила девушка, держащая в руках бубен.
Она была светловолоса и белокожа.
– Ты славянка? – спросил Узбек.
– Да, господин.
– Не