в беспорядке белокурые с рыжеватым отливом волосы девушки, в которых застряло несколько поблекших цветов, ниспадали на колени старухи и на циновку. Щеки больной были белы, но с румянцем, и когда молодой лекарь Небсехт, который сидел у ее ног вместе со слепым, невнятно напевавшим священные гимны товарищем, приподнимал накинутый на поврежденную колесом грудь девушки кусок ткани, или когда она поднимала свою нежную руку, то сверкающей белизной тела она напоминала тех дочерей севера, которых нередко приводили в Фивы как военную добычу царя.
С левой стороны девушки сидели на маленьком коврике два лекаря, присланных из Дома Сети. Время от времени один из них клал руку на сердце страждущей, или прислушивался к ее дыханию, или отпирал свой сундучок с лекарствами, чтобы смочить компресс на ее груди какою-то беловатой жидкостью.
Под стенами комнаты сидели несколько молодых и пожилых женщин, приятельниц жены парасхита, которые то и дело выражали глубину своего сочувствия резкими жалобными воплями. Одна из них время от времени вставала, чтобы наполнить свежей водой глиняные кувшины, стоявшие возле лекарей. Когда холод нового компресса приводил в содрогание жаркую грудь девушки, она открывала глаза и, сперва изумленно, а затем с набожным благоговением, устремляла взгляд в одном направлении.
Эти взгляды до сих пор оставались незамеченными тем, на кого они были направлены.
Прислонившись к правой стене комнаты, стоял ожидавший царевну Пентаур в длинной белоснежной одежде жреца. Его темя касалось потолка комнаты, и слабая, падающая сверху полоса света озаряла его красивое лицо и грудь, между тем как все, его окружавшее, было погружено в сумрак.
Глаза больной снова открылись, но на этот раз она встретила взгляд молодого жреца. Пентаур тотчас поднял руку и машинально тихо произнес слова благословения, но затем он снова устремил неподвижный взор на темный пол хижины и предался размышлению.
Он пришел сюда уже несколько часов тому назад, чтобы, согласно приказанию главного жреца Амени, втолковать царевне, что она осквернила себя прикосновением к парасхиту и только жрецы могут возвратить ей прежнюю чистоту.
Неохотно он переступил через порог этой хижины. Он пребывал в смятении из-за того, что именно ему приказано заклеймить благородный поступок человеколюбия и разыграть роль карающего судьи относительно совершившей его девушки.
Благодаря общению со своим другом Небсехтом, Пентаур отбросил многие умственные оковы и дал волю таким мыслям, которые его учителя назвали бы греховными. Но он все-таки признавал святость древних заветов, служивших опорой людям, которых он привык считать хранителями духовного достояния своего народа. К тому же он не был чужд той кастовой гордости и высокомерия, которые с благоразумной предусмотрительностью внушались жрецам их воспитателями: человека простого, честно трудившегося для содержания своей семьи, купца, ремесленника и даже воина, а тем более бездельника