ей было так грустно, что она плакала?
– Я думаю, она изо всех старалась открыть счастливую жизнь мне. Но тогда я была злобным сорняком. Хочешь, я расскажу тебе, что можно получить, если не держать зла на обидчика.
– Очень хочу!
– Только помни, это случится не сразу. Сначала поверь мне – все зло от несчастья. А после без устали начни вопрошать. Как я могу помочь? И однажды ответ придет. Ты будешь знать, что нужно сделать. Знать, что делать – величайшее счастье. Завтра все мои дети будут отправлены в школу театра в столице. Все, кроме тебя, Ми. Ты долго их не увидишь.
– Зачем? Ведь здесь их дом!
– Папа очень любит тебя и боится, что они навредят тебе своей слепой жестокостью.
– Папа очень добрый, как и мой воспитатель Танака.
– Да.
– Папа ведь правильно поступает?
– Он не может иначе. Он слишком привязан к хорошему и плохому.
– Так он ведь взрослый, он же не может не знать?
– Может, Ми.
– Так скажи ему! Мам, ты же знаешь?
– Да, дочка, знаю. Я знаю, что именно сейчас нужно быть молчаливой и смиренной. Знаешь, как в круге называется точка, все радиусы которой равны?
– Центр, конечно!
– Умница, Ми. Чтобы не случилось и чтобы с тобой и вокруг тебя не происходило, помни – надо возвращаться к центру. Я в твоей памяти буду всегда напоминать о центре. Центр – наш с тобой разговор о счастье.
Тяжелые шаги по коридору оборвали нашу беседу. Мама приложила свой палец к моим губам и тихонько процедила сквозь зубы:
– Т-с-с-с, это наш секрет. Хорошо?
– Да, мамочка, я обещаю.
Ξ
Папа осуществил задуманное. Нас больше не удручали козни против меня. Не кому было кознить. Он часто играл и баловался со мной. И в этом круговороте радости и легкости, я стала забывать какой-то важный разговор, стеклянной сколкой застрявший в пальце. Отец, пожалуй, стал чаще, чем прежде дегустировать свой саке и порой смотреть в никуда, как бы немо вопрошая: «что идет не так?». Мама занималась хозяйством, вышивала или составляла икебаны. Когда отец был занят, а Танака уходил к себе, я присоединялась к маме. Она стала немногословной, реже улыбалась и чаще качала головой.
Под таким мирным соусом прошло несколько лет. Может пять или семь. Но всему хорошему тоже есть предел. Наше семейное благополучие разрубила пополам чудовищная размолвка между отцом и Танакой. В тот же день Танака сделал харакири. Рядом с телом отец нашел его последнее слово.
Стихи тихие, лица нежные.
Я сижу один, шелк в руке моей.
Кольца замкнуты – не мятежные,
Над чужбиной дня расстелю постель.
Как ты видимо жить пресытился,
То ли в облако тянет ношею.
Я грущу с тобой – ты обиделся,
А роса парит дикой лошадью.
Кто же истинно сможет боль унять,
Над родной женой чары дерзкие.
Растворись