директора Усть-Канорского Детского дома, бывшего лейтенанта, и далеко разносится песенка, которую он напевает:
В одном городе жила парочка,
Он был шофер, она – счетовод,
И была у них дочка Аллочка,
И пошёл ей тринадцатый год…
То, что товарищ бывший лейтенант поет, характеризует его как человека энергичного, умеющего сочетать молодой задор с целеустремленностью и уверенностью в будущем. Несмотря на то, что в правом рукаве его овчинного полушубка вместо руки культя чуть выше локтя, и потому что идет весна 1945-го года.
Трехэтажное каменное здание Детского дома-интерната стоит чуть на отшибе от линий жилых домов, рядом с двухэтажным бревенчатым зданием, в котором сейчас располагается Усть-Канорская школа-семилетка, и Тулайкину на дорогу через пустырь как раз хватает второго куплета песни:
Началась война – мужа в армию.
Он с вещами пошёл на вокзал.
Он простился с ней, с женой верною
И такое ей слово сказал:
«Я иду на фронт биться с немцами,
И тебя я иду защищать,
А ты жди меня и будь верная,
Обещайся почаще писать…»
Последние слова он допевает уже на крылечке, оббивая сапоги от снега, и открывает дверь.
3
Небольшое помещение, что-то вроде приемной, но вместо стульев – обычная деревенская лавка, накрытая домотканым половиком, слева лестница на второй этаж, напротив входа дверь в кабинет директора.
– Утро доброе, Иван Иванович! – жизнерадостно и громогласно кричит Тулайкин, едва переступив порог. – Как спалось на рабочем месте?
– Скажете тоже, «спалось», – добродушно ворчит согнувшийся перед распахнутой дверцей печки шестидесятипятилетний Иваныч. – Мы службу знаем. Обход после отбоя, в два часа и в пять утра, как положено. Опять же печку протопить к приходу начальства…
– И это правильно, – изволит молвить Тулайкин басом, но изображать начальство у него плохо получается. Ловко управляясь одной рукой, он снимает полушубок и приспосабливает его на деревянной вешалке справа от двери. – Ладно, шучу! Не обижайся, Иваныч. Завхоз ты правильный. Да и сторож из тебя так, ничего себе…
– Все бы вам балагурить, Василий Петрович. Директор как-никак, а чисто пацан, ей богу!
Тулайкин подмигивает собственному отражению в мутном квадратном зеркале, прикрепленном к стене рядом с вешалкой.
– Я еще вырасту. Наберусь ума-опыта – будете у меня строем ходить!
В недрах печки с веселым гулом шумит разгоревшийся огонь, довольный Иваныч закрывает дверцу и поднимается с колен.
– Ну, доброго вам дня, Василий Петрович, – говорит он, надевает ватник и ушанку, но у порога останавливается, будто бы только сейчас вспомнив: – Ах, да… Не пугайтесь: в кабинете у вас… того… Постоялец, в общем.
– Какой такой постоялец? – удивляется Тулайкин.
– С поезда, что в третьем часу на Орулиху прошел. Не сомневайтесь, документы я проверил: все в ажуре. Военный билет, направление от РайОНО. А покуда ночь…