из перьев и маски, вырезанные из раковин, целые ковры, сплетенные из бус, и чеканные пейзажи из меди. Спинка кровати была сработана из резного тика. Поверх толстенного матраца зимой укладывали пуховые перины и покрывала из пушистого меха. А летом – прохладные хлопковые простыни, благоухавшие розовыми лепестками. И вазы – повсюду стояли вазы с цветами…
Теперь за открывшейся дверью царил сумрак. И пахло не розами, а так, как пахнет в комнате, где лежит тяжелый больной, – немощью и лекарствами. Все окна закрыты, занавески задернуты, чтобы яркий солнечный свет не тревожил лежавшего на кровати.
Альтия осторожно шагнула внутрь, ее глаза никак не могли привыкнуть к полумраку.
– Папа? – неуверенно спросила она, обращаясь к смутно угадывавшейся постели.
Ответа не последовало.
Альтия подошла к окну и шевельнула тяжелые парчовые шторы, впуская внутрь косой луч. Луч озарил покрывало и на нем – желтую бесплотную руку. Эта рука показалась ей скрюченной лапой мертвой птицы. Альтия подошла к прикроватному креслу и села в него – где, по всей видимости, только что сидела мать. Она взяла вялую руку отца… и даже при всей ее любви к нему не смогла побороть постыдного отвращения. Она помнила эту руку мозолистой и мускулистой. Теперь не было ни мускулов, ни мозолей… Альтия наклонилась, силясь различить лицо.
– Папа?.. – вновь спросила она.
И пронеслось жуткое: «Да он уже умер!» Но потом она расслышала сиплый, скрежещущий звук – Ефрон Вестрит втягивал в легкие воздух.
– Альтия… – выдохнул он, и в горле заклокотала мокрота.
Веки задрожали и с величайшим трудом приоткрылись. Куда подевался пронизывающий взор черных глаз? Белки пожелтели, налились кровяными жилками. Он не сразу нашел ее взглядом. Альтия постаралась согнать со своего лица выражение ужаса.
– Папа, я уже дома, – сообщила она ему с деланой веселостью.
Как будто от этого что-нибудь могло измениться!
Его рука слабо дернулась в ее ладони. Потом глаза снова закрылись.
– Я умираю, – проговорил он с сердитым отчаянием.
– Нет, папа, ты непременно выздоровеешь, ты…
– Тихо. – Это был едва слышный шепот, но шепот вполне повелительный. Ефрон приказывал ей и как отец, и как ее капитан. – Осталось… только… одно. Пусть меня… отнесут на «Проказницу». Я должен… умереть на ее палубе. Я должен.
– Я знаю, – ответила она, и боль, начавшая затапливать сердце, как-то сразу притихла. Не было времени ей предаваться. – Я все приготовлю.
– Сейчас же, – предупредил он. – Прямо… сейчас…
Его голос угасал. Альтию накрыла новая волна отчаяния, но она запретила себе раскисать.
– Я тебя не подведу, – пообещала она. Его рука снова дрогнула и упала на покрывало. – Я все сделаю. Прямо сейчас.
Она уже встала, когда он выдавил, задыхаясь:
– Альтия!
Она замерла на месте. Ефрон боролся за новый глоток воздуха, но все-таки совладал с собой:
– Кефрия