свободна. Она осердилась было (форменное оскорбление!), но не время было предаваться мелким обидам.
У нее отец умирал.
Бросившись к парусному мастеру, она велела ему приготовить большой кусок чистой парусины. Когда же Альтия поднялась обратно на палубу, там, о чем-то разговаривая с корабельным плотником, стоял Брэшен. Оба жестикулировали, обсуждая, как устроить растяжки для шатра. Вот Брэшен повернулся к Альтии, и она увидела большую шишку, вспухшую у него на лбу повыше левого глаза. Так вот, стало быть, с кем сцепился старший помощник…
Впрочем, что бы там эти двое ни выясняли, они определенно уже разобрались. Как это обычно и происходило.
Итак, все необходимые распоряжения были сделаны, и теперь Альтии мало что оставалось, кроме как стоять в сторонке и наблюдать. Она перепоручила Брэшену командование, и он его принял. Самое время вспомнить одну из премудростей, внушенную ей отцом: если ты дал кому-то задание, так и не стой над душой, пока он его исполняет. Ей, впрочем, не хотелось и заработать замечание от Гентри – дескать, болтается тут под ногами. Альтия решила убраться с глаз долой и направилась в свою каюту.
…И увидела, что там стало пусто, лишь картина, изображавшая «Проказницу» под парусами, еще висела на стене. Все прочее было аккуратно уложено в деревянные ящики, стоявшие на полу. Рядом лежали крышки, гвозди и молоток. Альтия оглядела оголенные полки, ощущая, как невидимая рука больно стискивает сердце. Так вот, стало быть, от чего пришлось оторваться Брэшену, когда его позвали выполнять ее поручение.
Альтия опустилась на колючий матрац, еще лежавший на койке, и тупо уставилась на ящики. Некая сторона ее души при виде незаконченной работы готова была усесться заколачивать крышки. Другая часть ее существа возмущалась и требовала немедленно разложить и расставить все вещи по их законным местам. Некоторое время Альтия просто сидела неподвижно, не зная, как поступить.
А потом, совершенно неожиданно, ее горе нашло выход в ужасающем и очень болезненном спазме, стиснувшем горло. Рыдания с такой силой рвались наружу, что она не могла и вздохнуть. Когда же наконец ей удалось втянуть в легкие воздух – она не зарыдала, лишь принялась тихонько всхлипывать. Слезы текли по щекам, а у нее не было даже носового платка, только рукава платья да ненавистные юбки («И что же я за бездушная такая, что в подобный момент думаю о платочках?»). Альтия уронила голову на руки…
Шествие напоминало Уинтроу стаю квохчущих кур. Ему пришлось следовать за ними – а что еще оставалось делать? Он провел здесь, в Удачном, вот уже пять дней, но до сих пор так и не понял, зачем, собственно, его вызвали из монастыря, да еще так спешно. Ну, то есть правильно, его дед умирал. Это ему было известно. Другое дело – чего они от него-то ожидали? Что он должен был по этому поводу предпринять? Или хотя бы – какой вид он должен был на себя напустить, чтобы им были довольны?
Между прочим, на смертном одре старикан наводил на Уинтроу еще большую оторопь, чем когда пребывал в полной силе и здравии. В те времена