От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945
ведь, в конце концов, все остальные оставляли меня равнодушным, если вообще не вызывали неприязни! При мне, как всегда, мой фотоаппарат, но, увы, нет пленки, о чем я долго буду жалеть. Поэтому я прикинулся, будто она у меня есть, и делал иллюзорные снимки всей семьи, затем одной лишь богини. А потом попросил Андре сфотографировать нас вместе. Это дало возможность обнять девушку за плечи, а потом за талию.
В доме чрезвычайно опрятно, все чисто вымыто, ни единой мухи, на окнах занавески. Никакой роскоши, но все очень мило. Да это просто дворец по сравнению со всем тем, что я видел с тех пор, как пересек линию границы, последней границы. И – будьте любезны! – мать предложила нам душистый чай в настоящих чайных чашках! Поставила на стол кукурузные оладьи в настоящих, изящно расписанных фарфоровых тарелках. Кексы, посыпанные сахарной пудрой, их я тоже встретил в России впервые. Но все это оставило меня равнодушным, меня восхищает только девушка. Всякий раз, когда я встречаюсь с ней взглядом, она не отводит глаз. Не хочу хвастаться, но еще ни одна девушка не смотрела на меня так. С огромной предосторожностью беру ее за руку, и она не отнимает ее. Напротив, сама крепче сжимает мою, и ее взгляд становится нежным, как бархат. Мать видит, что происходит, и добродушно улыбается нам обоим, хоть я, смутившись, почти готов отпустить руку девушки и притвориться воплощением невинности. Поощрение матери только усиливает мое волнение, и теперь наши руки не разъединить даже топором.
Мать накрывает на стол и настаивает, чтобы мы отведали угощение. Я не голоден. Я витаю в облаках, но не смею отказаться. Ем, но не чувствую вкуса того, что проглатываю. Тороплюсь покончить с угощением, чтобы снова взять руку девушки, которую я с таким сожалением и страхом – вдруг не смогу опять завладеть ею – отпустил. С едой покончено, мы сидим на скамейке у стены, вплотную друг к другу. Одна моя рука обнимает девушку за плечи, другая снова сжимает ее руку, наши руки на ее колене. Какое блаженство! Округлость девичьего бедра плотно прижата к моему; война могла бы продолжаться еще сотню лет, и я записался бы на нее на все следующие тридцать. Мать предложила нам сигареты. Такое я вижу в России тоже впервые, и предлагает мне закурить не кто-нибудь, а русская женщина! Сигареты не немецкие. И снова я не могу отказаться из боязни обидеть ее, но тороплюсь покончить с этим и опять окунуться в сладкий сон. Я медлю с тем, чтобы оставить объятие и взять сигарету, но по-прежнему не отпускаю девичьей руки. Потом восстанавливаю прежнее положение, и сон продолжается.
Целомудренно целую девушку, и ее мать никак на это не реагирует! Я целую ее снова и снова, но каждый раз с приличным интервалом, боясь разрушить хрупкое равновесие и потерять расположение матери. Больше не боюсь, что дочь отстранится от меня. Я чувствую ее согласие, я завоевал ее расположение. Гораздо больше я боюсь обидеть ее мать. Не имею ни малейшего понятия, сколько мы так сидим – минуты или часы.
«Ну что, может, пора лечь спать?» О, только не сейчас! Я и думать забыл о существовании