и ни за что не отпущу!
Он вдруг крутанулся на месте, рассмеялся и понес жену в опочивальню.
Юный царь изрядно потрудился в минувший месяц, просмотрев и подписав многие сотни если не тысячи грамот, что каждый день разносились на стремительных скакунах во все края огромной державы, утверждая новое звание ее правителя, новую подпись и печати. Не меньше было составлено и приказов о назначениях. Род потомков боярина Андрея по прозвищу Кобыла оказался воистину многочисленным и разветвленным, его правнуки служили земле русской во многих городах и крепостях, почти во всех приказах, проживали в самых разных землях. А уж сваты, девери, побратимы были всюду. И отныне почти все представители рода Захарьиных внезапно возносились по службе своей к весьма весомым должностям. Иван Висковатый, Никита Фуников, Иван Головин, Андрей Васильев из стряпчих мгновенно превращались в дьяков, принимая под руку Посольский, Казенный, Земской, Поместный, Разрядный приказы; боярские дети Кобыльины, Юрьевы, Яковлевы, Кошкины – становились наместниками, окольничими и воеводами.
Впрочем, первым из рода Захарьиных окольничим стал, конечно же, Данила Романович, родной брат юной царицы. Хотя он о сем возвышении еще даже не подозревал, где-то на мерзлой Оке оберегая в дозоре православный люд от басурманских душегубов-разбойников.
Иван Васильевич потрудился изрядно – но зато теперь смог вовсе отойти от дел, исчезнуть с глаз людских долой, утонуть душою в темных глазах хрупкой и нежной Анастасии, забыть обо всем на свете, отдавшись любви и счастью. Молодые супруги не знали – да и знать ничего не хотели о том, что происходит за стенами их покоев и жаркой бани, каковую Иван и Настя посещали через два дня на третий. Не то чтобы сильно пачкались – просто таков уж на Руси обычай…
Только боярин Алексей Адашев время от времени просачивался в запретные комнаты – чтобы поменять свечи, перестелить постель, убрать грязную посуду и заветрившиеся угощения, принести новые. Он старался не попадаться молодым на глаза. Но даже когда сие и случалось – царственные супруги были слишком заняты друг другом, чтобы обращать внимание на тихого стряпчего…
Почти две недели длилось их уединенное счастье, пока в один из дней молодой боярин не постучал настойчиво в дверь, особо привлекая внимание, а войдя в горницу, не склонился в низком поклоне:
– Не гневайся, государь, что от дум важных отвлекаю! Дозволь слово слуге свому верному молвить.
– Что скажешь, дума моя единственная? – обратился царь к сидящей рядом жене. – Позволим добру молодцу уста свои разомкнуть?
– Пусть сказывает, душа моя… – улыбнулась Анастасия, одетая лишь в нижнюю рубаху и жемчужную понизь. – А то я его уж за тень бесплотную принимать начала.
– Сказывай, боярин, – милостиво кивнул Иоанн.
– Князья московские из Думы боярской челом тебе бьют, государь, – поклонился Адашев. – Пред очи твои предстать желают с делами насущными…
Юный царь повернул голову к жене.
– Возвращайся