весна входила в свои права по-настоящему. Близились майские праздники.
На работе у меня все было хорошо. Всем подняли зарплату и даже мне, а значит, свершилось самое тупое и примитивное желание любого нормального клерка. Не скрою, я был искренне рад прибавке. Она открывала для меня некоторые возможности: например, отправлять немного денег маме.
Мама жила далеко от города в деревне. Я навещал ее примерно раз в три недели. Уезжал в пятницу и приезжал в воскресенье. Эти поездки были сладостными и мучительными одновременно. Она жаждала разговора со мной, радовалась, суетилась, готовила и, казалось, все эти три дня не спала. Я же, отвыкший от искренности был суров, груб и молчалив. Она наивно предполагала, что таким меня сделала работа, что, мол она у меня серьезная и это отпечатывается на моей личности. Глупости конечно. Просто мне было стыдно перед ней за каждый мой вздох, и уверен, я отдал бы все, чтобы она сохранила обо мне то мнение, которое она сформировала во времена моего девства. Тогда она точно знала, что ее единственный Платон умный, скромный и добрый мальчик. Она знала, что его портит излишняя прямота и сентиментальность. Ей было очевидно, что все ее мучения по моему воспитанию были не зря. Что не зря она питалась черным хлебом в те времена, когда я платно учился на юридическом, что слезы, которые она пролила у хирурга в кабинете были ненапрасные, и гланды мне вырезали не больно, а потом, тот же хирург написал, что у меня плоскостопие для того, чтобы меня не призвали в армию. Она говорила тогда, что денег нет, а хирург требует очень много. Я отводил глаза и говорил, что заработаю, что я не должен родине, которая ничего не дала мне бесплатно, что я за год на гражданке сделаю гораздо больше полезного чем в армии. Что армия – это место где нужно подчинять или подчиняться, а меня не устраивает ни то ни это равным образом.
В общем, я подвел ее: мои мысли были черными и вязкими как нефть, мои идеалы были шаткими и грубыми, все, что любила она я считал пошлостью, а то, что любил я она считала извращением. И все же мы любили друг друга потому, что больше нам любить было некого, и нас никто больше не любил.
Мы созванивались каждый день и разговоры наши были короткими. Мы просто сообщали друг другу новости, делились мнениями о прочитанных книгах очень скомкано и прощались. У нас у обоих было, что не сказать друг другу.
Я ждал Настю и думал о маме, что непременно поеду к ней на майские праздники, что куплю ей духи и буду ласковым как в детстве.
– Блин, я задралась ехать! – крикнула мне в ухо Настя.
Я озадаченно посмотрел на нее. Она была одета как всегда: джинсы, куртка, кроссовки, шарфик.
«Почему она никогда не носит юбки» – подумал я и тут же в моем мозгу отозвался ее ответ с упреком: – «Холодно! А мне еще рожать»
– Ты мог ближе к моему дому подъехать? Я стоя ехала и ни одна скотина место не уступила! А ты сидишь тут ворон ловишь! – почти кричала Настя.
– Я жду тебя здесь только потому, что мы договорились встретиться здесь – сказал я, не надеясь на победу в переговорах.
– А ты