а тут выяснилось, что он почти вообще не писал «бескорыстных картин»; приступая к работе, Врубель имел перед «духовным взором» либо церковный ансамбль, либо особняк какого-нибудь «олигарха» -мецената, либо интерьер гостиной; он не брезговал даже (а, вроде бы, наоборот, очень это любил) изготовлением рисунков к разного рода приглашениям, билетам, поздравительным адресам и т. п. Сходные черты наблюдаются и в творчестве других представителей «русского модерна»: Борисова-Мусатова, Добужинского, Нестерова, Головина, Бенуа, Лансере. Они буквально «набросились» на театральные декорации, книжные иллюстрации, мебель, прикладную скульптуру, игрушку. (Как я выяснил – к своему стыду, совсем недавно – об этом великолепно писала Зинаида Гиппиус в статьях под псевдонимом Антон Крайний). В западном «модерне» то же самое. Однако сравнение с Ренессансом наводит на мысль, что если сходство и есть, то очень условное, поверхностное. Ты, я думаю, совершенно прав, возражая против тривиальных трактовок Ренессанса («профанация сакрального»). Но и «сакрализацией профанного» я бы это искусство не назвал, тем более – «возвышением бытового реализма до уровня религиозных мифов». Этим как раз занимался Караваджо, но ведь ты сам записал его (думаю, правильно) в аутсайдеры и диссиденты. Я полагаю, что ренессансные мастера находились где-то посередине между двумя этими крайностями. На самом деле титаны (и нетитаны) Возрождения имели установку именно на катартику (и, следовательно, на «жречество»), но в Италии (в отличие, скажем, от Англии, где катартическое поле структурировалась вокруг театральной сцены) это самое поле структурировалось в архитектонике интерьера базилики. Эти люди просто не мыслили категорией «картины» или «произведения искусства» – скорее категорией общего аффекта от внутренней архитектоники храма; но это не значит, что они целиком «магичны» или «некатартичны»; просто катарсис вызывается не единством отдельного произведения, а единством совокупного впечатления. Конечно, это еще не «чистое искусство» (гораздо менее «чистое», чем трагедия Шекспира или даже античная трагедия). Живопись стала «чистым художеством» (обрела чистоту Рампы) лишь с того момента, когда стала ориентироваться на абсолютно абстрактную архитектонику музея (в этом отношении Хуан Миро – довольно «типичный представитель» такой ориентации). А вот Серебряный век ориентировался на множество «частных архитектоник», он «внедрялся», «вносил искусство в жизнь», именно, как ты выразился, «сакрализировал профанное» и был нацелен на то, чтобы «всю жизнь сделать красотой». Это магия, которая перерастает в супер-магию в прожектёрстве таких деятелей, как Вяч. Иванов или Скрябин, которые, как написал (по другому, правда, поводу) Борис Парамонов, «впоследствии оказались опасными чудаками». Никаких сходных тенденций я в классическом Ренессансе не вижу.
Вообще я полагаю, что дело вовсе не в «тоталитаризме», «заказе» или поточном методе «художественных школ». Всё это – следствия, а причина – в установке