водички пей побольше, она у меня родниковая, лечебная. Завтра полегчает. Ты, смотрю, и так уже не первый день борьбу со змием ведешь. Что случилось-то?
Михаил Иванович тяжело вздохнул:
– Плохо все, дорогой ты мой товарищ. Только тебе, наверное, и могу рассказать. Цепляется одно за другое, и просвета никакого я не вижу. Надежду я потерял. И все это мне наказание или испытание – не знаю. Но только тяжело мне. Такое ощущение, что кто-то мне гирю к сердцу подвесил и теперь смотрит, что из этого получится. А еще мне кажется, – Серов понизил голос, – ОН вернулся. Вернулся и мстит мне за то, что я служить ему отказался. Мстит он мне, мстит. Если бы ты знал, Петрович, как мне плохо.
– Успокойся, Михаил Иванович. Нельзя нам раскисать. И веру терять нельзя. Иди сейчас в дом, потом поговорим. А я еще немного попарюсь.
– Как думаешь, трясти еще будет?
– Думаю, будет. Вот только, как сильно – это другой вопрос. Завтра пообщаюсь я с одним моим знакомым – ясновидящим. Попытаю его насчет перспектив. Сам понимаешь, в какое время мы живем, в любой день, в любой час можно катаклизмы ожидать. У меня по этому поводу сейчас много информации накопилось. Об этом тоже поговорим. Не одному тебе информацию дают, видишь ли…
– Что, у тебя тоже было?
– Было. Да не один раз. У меня все записано. Я тебе потом покажу. Ну, все, пошел я париться.
Парился Владимир Петрович от души. Жару поддавал не раз, веником себя хлестал. И закружилась у него голова. А когда вышел из бани прямо на улицу, чтобы глотнуть прохладного ночного воздуха, то вдруг ноги его подкосились, и упал он на землю. Не смог лежать на животе, перевернулся на спину. Звезды тогда закружились перед его глазами хороводом, а потом и вовсе сверкающим потоком посыпались на землю, будто полетели на пол новогодние игрушки с падающей нарядной елки. Тут показалось нашему герою, что он уже не лежит, а летит. Мелькнула где-то там внизу его дача, сверкнула серебристой змейкой речка, а потом… Разноцветные вихри Света подхватили Владимира Петровича, закрутили в чудесной круговерти, разложили тело его на отдельные атомы и молекулы, перемесили как крутое тесто для пресной лепешки, а потом еще обратно слепили и поместили куда-то – не то в печку, не то в пламя чистилища. Но только точно не в холодильник. Потому что охватил Смирнова невероятный жар – такой, какого ни в какой бане не испытаешь. И еще больно била по ушам тишина. Это была не просто тишина, а абсолютная тишина, НУЛЕВАЯ тишина.
А потом все началось. Но это уже когда и жар прошел, и вихри света расклубились. Глаза его еще ничего не видели, но тишина оборвалась. И началось многоголосье. Не шум, нет. А именно многоголосье. Словно превратился Владимир Петрович в радиоантенну и начал принимать одновременно сразу несколько десятков радиостанций. С разных сторон улавливал он обрывки фраз, слова, всхлипы, вскрики, шипенье и еще Бог весть какие звуки. И сам Смирнов уже не лежал и не летел, а будто бы сидел в кресле. Он отодвинул правую руку в сторону, попытался нащупать, что находится с ним рядом, и тут же вздрогнул: совсем близко раздалось змеиное шипенье, а потом кто- то сказал