впереди. На страницах толстого литературного журнала была напечатана статья того самого Основоположника, в которой он называл публикацию «Давида и Голиафа» «в лучшем случае грубой политической ошибкой редакции, а в худшем – сознательной идеологической диверсией». Большое будущее закончилось. Пришел страх. Жуткий страх, который заставил Самуила Давидовича отвлечься от своих литературных опытов и, быть может, впервые оглянуться вокруг себя и попытаться понять, в каком мире он живет.
Не попрощавшись с дедом, Полянский уехал из Петрограда и поселился у своей тетки в Вятской губернии, откуда вернулся в начале тридцатых годов со свежей рукописью. Вскоре его новый роман «Заря над селом» был напечатан, и на Первом писательском съезде он вместе со всеми рукоплескал Горькому, думая: «Неужели?! Неужели я мог мыслить иначе?! Вот она, правда». В кулуарах съезда к нему подошел Основоположник, потрепал по плечу и как-то грустно спросил: «Ну что, с голиафами-то лучше?»
Из всех старых знакомых он снова сошелся только с дедом и даже подарил ему свой роман, на обложке которого было написано: «С. Д. Полянский», а на последней странице удивленный дед прочитал: «Полянский Семен Дмитриевич». О юноше Давиде теперь не напоминало ничто. Вот тогда-то дед и прозвал его Митричем. «Типичный Митрич!» – воскликнул дед, взъерошив густую черную шевелюру над огромным крючковатым носом Полянского.
Правда, этого «Митрича» Полянскому припомнили году то ли в пятьдесят первом, то ли в пятьдесят третьем, когда в какой-то газете появилась статья о том, кто на самом деле скрывается под русскими псевдонимами, но Полянский, к тому времени уже лауреат Сталинской премии, полученной за роман «Угольный гигант», член Правления Союза писателей СССР, не стал ждать, а сам бросился в редакцию «Правды», узнав, что есть возможность подписать письмо, обличающее врачей-убийц, действовавших по указке международной еврейской буржуазно-националистической организации «Джойнт».
В те годы, когда у Сергея произошел разрыв то ли с Ингой, то ли с Инной, Полянский мирно доживал свой век на писательской даче в Переделкине. Его почти не читали, но, будучи многократным лауреатом и депутатом Верховного Совета многочисленных созывов, он навсегда обеспечил себе место в истории советской литературы. К нему-то и собрался съездить озлобленный студент в надежде найти в обширной библиотеке писателя неправильные книжки о революции и Гражданской войне.
Он добрался до Москвы ночным поездом, чтобы успеть на Киевский вокзал к восьмичасовой электричке. «Вот еще возьму и курсовую про это напишу, назло Анастасии», – думал Сергей, стоя в прокуренном тамбуре и глядя на мелькавшие придорожные кусты сквозь мутное стекло вагонной двери.
Он любил бывать вместе с дедом на даче Полянского, любил слушать их разговоры о литературных новостях, недоумевал, когда Митрич вдруг замолкал, стоило деду заговорить о двадцатых годах или об общих знакомых, которых давно уже не было