поверхности стола, подъехал листок бумаги с двумя фамилиями.
Расспросить о том, как можно два месяца расследовать сегодня совершенное убийство, опять не представилось возможным. Прихватив листок, Желябин вышел в коридор.
Едва за ним закрылась дверь, Кряжин позвонил Мацукову:
– Что нарыл, коллега?
Следователь признался, что ничего, ведь ему было велено заниматься бумагами и отвечать по телефону. Разве не так? Так вот, дело он оформил в соответствии со всеми требованиями Уголовно-процессуального кодекса и теперь готов предоставить следователю Генпрокуратуры. Что же касается ответов на телефонные звонки, то здесь ситуация неопределенная. Звонков нет.
Если бы Мацуков не уважал Генеральную прокуратуру, а он, как сотрудник прокуратуры районной, прокуратуру Генеральную глубоко уважает, то он сказал бы Кряжину, что не совсем понимает, кто в данной ситуации должен звонить и что ему отвечать, если речь зайдет об убийстве Головацкого. Но Мацуков промолчал, справедливо решив, что «важняку» из Москвы виднее.
– Сопьян и Пикулин. Знакомые фамилии? – Услышав отрицательный ответ, советник кивнул и сказал: – Это водители вашего пятого таксопарка. Полную оперативную установку по обоим. Жду звонка.
Приблизительно такой же разговор состоялся с Георгиевым, уже проделавшим половину той работы, на которую был отправлен несколько часов назад.
– Я расскажу тебе, Кирилл Сергеевич, одну интересную историю, – сказал Кряжин, когда Желябин вошел, шелестя свежими распечатками из адресного бюро и информационного центра. Сказал – и посмотрел на часы. Посмотрел – и снова обратил взгляд к начальнику «убойного» отдела. – Расследовал я как-то убийство одного ученого. Дело прошлое, скрывать теперь нечего – фамилия его была Сукининис. – Поиграв желваками, советник объяснил: – Это действительно была фамилия. Вообще-то, Зиновий Алексеевич всю жизнь был Сукининым. Но в начале девяностых бес ткнул его под ребро, и мастер прикладной математики уехал в Прибалтику. И там перед ним встал выбор: либо остаться Сукининым и уехать в Саратов, откуда он, собственно, и прибыл, либо звучать по-прибалтийски и полюбить кильку, обжаренную в томате. Зиновий Алексеевич выбрал Сукининиса.
В начале двухтысячного года, когда я только сменил владимирскую областную прокуратуру на Генеральную, этот, с позволения сказать, Сукининис приехал в Москву. Чем он занимался на форуме прикладных математиков стран постсоветского пространства, так и осталось загадкой, однако меня больше интересовало, чем Сукининис промышлял в столице в перерывах между заседаниями. Сидельников, плесни мне чайку, пожалуйста… Но только пакетик положи из другой пачки, где написано, что индийский.
Так вот, Сукининис промышлял предметами художественного ремесла, или, как принято говорить на аукционе Кристи, произведениями искусства. Более всего Зиновия Алексеевича интересовала жизнь импрессиониста Малевича. Точнее, начиная с той ее части, где Казимир прикасался к холсту,