.

темному небу, в котором горит пунктир

      ярких снежинок, чей праздничный вид мою

      жизнь концентрирует в точку, где я стою

      на бесконечной плоскости серого вещества,

      где совершается таинство Нового Рождества.

      «Здесь, где гуртом свиней…»

      Здесь, где гуртом свиней

      бежит вереница дней,

      и через каждый звук

      слышится: хрюк да хрюк,

      пульсом моей руки

      бьется жилка строки,

      превращая кошмар

      в контрабандный товар.

      «Что стоит листок…»

      Что стоит листок

      с кардиограммой строк,

      если «врач»,

      понимавший плач,

      преодолев иврит,

      проклял тупой гибрид,

      выведенный без затей

      из идей и му. ей.

      И как быть с тобой,

      всасываемым толпой

      рта ее поперек,

      раз уж ты уберег

      сердце, чей век изжит

      в мире, где жизнь бежит,

      позабыв о богах,

      на четырех ногах.

      «Я сходил с ума в неприметный час…»

      Я сходил с ума в неприметный час,

      узнавая об этом по цвету глаз,

      осажденных тоскою со всех сторон,

      наблюдавшей, как в них едят ворон,

      запивая снежком пополам с золой

      да поблескивая оловом и смолой.

      Но ни в страхе смерти, ни в жажде благ

      я не мог выкинуть белый флаг,

      как не мог победить и сошел с ума

      потому, что, во-первых, – была зима,

      а иных причин мне хватало для

      веры, что стойкость – моя земля.

      Но едва я высвободился из пут,

      как почувствовал, что теперь идут

      искушенья монетой, любовью глин,

      номерами и стеклышками машин,

      чтоб безумьем безумного ткнуть за пыть —

      и тогда мне назло захотелось жить.

      И поскольку не мог я пробиться в лоб,

      то я начал рыть из себя подкоп,

      и когда обратно пошли часы,

      а у гончих вытянулись носы,

      и, спеша, прокурор подписал арест,

      мой хорей, обернувшись, глядел на Брест.

      «Я ненавижу свой дом за плевков, окурков…»

      Я ненавижу свой дом за плевков, окурков,

      мусора таинство, электролиз придурков,

      осемененных мною на радость дурам

      словом, флуоресцирующим меж КГБ и МУРом.

      Я ненавижу свой дом за аморфный, мнимый,

      декоративный облик моей любимой,

      доводящий до бешенства равновесьем

      между панельной грязью и поднебесьем.

      Зло просыпаясь на крик альбиносов ночи,

      я замечаю, что и на меня по-волчьи

      смотрит нора, похожая на «прасковью»,

      заблеванную бирюзы тоскою.

      Я – это вид из рода персон нон-грата,

      ждущих посыльных от капитана «Гранта» —

      ведомства, чей монолит, как причал, откуда

      отправляются корабли от худа

      к худшему, где я окончу годы,

      как